– Ну, как скажешь, – на лице Ангела странным образом читались одновременно самодовольство и разочарование. – Не думал, что ты такой впечатлительный.
– Молодой еще, – отшутился Юра, но улыбнуться не вышло.
Избавиться от мыслей о его «не его» татуировке, выделке человеческих кож, смерти и сопутствующем мрачном было невозможно. Липкие, как еловая смола, эти мысли могли отстать только от времени. Юра примирился с этим и решил, что раз все равно от них не уйти, стоит понять хотя бы, почему он напуган.
Во-первых, сам факт смерти. Как будто перед ним поставили песочные часы, которые точно знают, когда он отдаст концы. И когда кожа на спине начинала зудеть, заживая, этот зуд мнился чуть ли не знамением: торопится слезть с тепленького, чтобы не умирать вместе с телом.
Во-вторых, отсутствие весомых аргументов против. Он будет мертв и это точка. Есть волшебный диснейлэнд с чертями и ангелами или нет – значения не имеет. Тело тут не при чем. Ведь при любом варианте дельнейшее с телом не связано никак.
В-третьих, все, что мысли упирались всегда в религию рассуждать о боге даже мысленно было неприятно. Выкладки сводились к «есть» и «нет», тем не менее, отрицание существования Создателя (даже мысленное) било по нервам. А если есть? Хоть какой-нибудь логики, кроме детского страха за вариантом с богом не было. Но что, если есть? И тогда Он знает, что Юра Юра тогда-то и тогда-то в городе таком-то по адресу… отрекся. А переживания за тело при большей важности души – так это вообще ересь. Тогда причем здесь бог?
С того злосчастного дня, когда Юра поставил подпись на договоре, кабинет Ангела виделся ему совсем иным. Загадочная привлекательность множества книг, сокрытое в них, больше не вызывали восторга и жажды дерзновенных открытий. Ведь книги можно было прочесть, познать, а в него уже пробралось что-то холодное, страшное. Вечное, что нельзя освоить умом – только почувствовать, испытать. Библиотек стала лишь задником. Его взгляд замыкался на черепах, расставленных по книжным полкам. Человечьи или звериные – они одинаково скрывали в себе это знание, хранили его отпечаток. Даже в самом закоренелом цинике при виде их начинал звучать тоскливый гимн вездесущей неотвратимости. Совсем не страшные, молчаливые внутри тела, вне его кости оживали. Они символизировали некий мост, соединявший жизнь и смерть, и он, казалось, уже перешел по нему через бесконечно глубокую пропасть разделявшую два мира, но та сторона, как театральная сцена, была завешена непроницаемым тяжелым пологом. И Юра вглядывался в него, пытаясь уловить неуловимое, раздвинуть