– Давай, – соглашаюсь с ходу. – Мне нравится это имя.
Окрыленность, невесомость в теле – не идешь, а будто бы летишь.
Колокольный звон в златой купели умывает утреннюю тишь.
И погода – словно по заказу. Необычный выдался мне год:
за утратой осчастливил сразу – мамы нет, и доченька растет.
Осторожно над коляской-зыбкой наклоняюсь, словно ворожу,
и улыбку, в ямочках улыбку – знак их тайной связи нахожу…
Максим однажды спрашивает:
– Ты теперь многодетная мать?
– Почти, – отвечаю.
– А сколько не хватает?
– Одного.
– Так роди братика, – советует.
На накопленные деньги купил кожаный ошейник для сторожевой собаки (на работе у отца), а себе – жвачек. Пришел радостный:
– Тарзану подарок. Ему же никто подарки не покупает. Только еду.
Нарисовал церковь на острове, с цветными витражами. Я ему:
– Нарисуй хотя бы мостик, иначе как люди пройдут туда?
– Эта церковь – для Бога, как дача. Он иногда там живет.
Спрашивает, какую бы я завела собаку. Говорю, что таксу: мало ест.
Советует:
– Давай лучше овчарку. Если ты забудешь ее покормить – она даже слова тебе не скажет.
Летом с маленькой Улей часто гуляем-загораем за городом, возле речки Кузьминки. Уля спит в коляске, закрытой тюлем, в ажурной тени. Лежу на траве, на лицо надвинута панама. Чувствую: на живот села маленькая птичка, наверное, жаворонок. Открыв глаза и увидев ее, я встрепенулась, и птичка, захлопав крылышками, полетела низко над травой.
Много интересного можно заметить. Читаю, поглядывая, как на белой юбке в течение получаса сидит, греется, выставив свои культи, большой паук. Рядом маленький кузнечик. Спинка у кузнечика блестит, как у неоновой рыбки. Уютно с ними. Как родственники, блаженствуем вместе на солнышке.
Случайно удалось увидеть, как бабочка, замерев, пила нектар из цветка. Она казалась слепой, заколдованной, хоть бери ее рукой – не шелохнется.
Радует их многообразие: крапивницы, лимонницы, капустницы, павлиний глаз. А как-то встретила крупную белую бабочку-парусника – адмирала – с черным ажурным рисунком на крыльях. Откуда она взялась в наших краях? Видимо, не рассчитала широту перелета.
И несказанно повезло наблюдать рождение бабочки, только что выбравшейся из кокона, с мокрыми, мятыми, как тряпочки, белыми крылышками. Она сидела без движения на стебле травинки. Потеребила крылышки – будто неживая или глубоко спит. Я долго наблюдала за ней, но не уследила момента, когда она обсохла и улетела. Надеюсь, что птичка ее не съела, как предположил потом Максим.
Однажды он с грустью посетовал:
– Человек много вредит природе. Бабочки летят к фонарям, грудью прилипают к ним и умирают. А должны были к Луне лететь…
Засыпая, уткнувшись, как всегда, носом в затылок годовалой дочурки, думаю: ради нее могла бы раствориться, исчезнуть в сумерках,