Сотворили, не поленились, хотя пьяными особо, как слышал Яско, не были.
С тех беловежских Вискулей и начались гонения на русских. Только вот Донбасс с бандеровскими посягательствами да с гонениями не согласился – шахтеры, люди серьезные, взялись за автоматы. И тут современные киевские жовто-блакитные атаманы взвихрили свои хвосты до самого неба.
Дело дошло до того, что украинская власть даже запретила разговаривать на Крещатике по-русски – только на мове, либо на каком-нибудь другом языке, на английском или тарабарском, на малопонятных наречиях Крокодиловых островов либо мыса Сутулых обезьян, но не на русском… Иначе на первый раз штраф, на второй – кутузка с временной отсидкой, на третий – тюрьма с бандеровскими надзирателями, из которой вырваться уже вряд ли удастся… Забьют сапогами.
Это вызвало у Яско не то чтобы недоумение, а состояние некого холодного, очень горького ожога. Ведь для русского человека русский язык – кровь и плоть на все времена и во все времена кровью и плотью останется, это дыхание души, биение собственного сердца, если одного или другого вдруг не станет, то и человека не станет, вот ведь как. И Родины не будет.
Почему русский человек должен говорить на Крещатике, на киевских улицах по-тарабарски или трещать, будто насекомое, мовой мыса Сутулых обезьян? А когда русских начали убивать только за то, что они – русские, Яско достал из чемодана походную армейскую форму и поехал на донецкую землю – защищать Донбасс и Россию. И вообще понять: за что убивают русских?
За то, что они всегда относились к украинцам с братской нежностью, делили поровну победы и поражения, сладкое и горькое, белое и черное, ничего худого не таили, не прятали в скрадки что-нибудь лакомое и вкусное, чтобы потом съесть все в одиночку либо вообще воспользоваться правом «старшего брата» и подтянуть к себе не только тарелку, но и всю кухню с кулинарией, борщами, мясными блюдами и «десертной частью»… Не было этого, никогда не было.
Так какая же черная кошка пробежала между братьями, кто недоглядел?
Когда-то мичман Яско был человеком неверующим и по настоянию родного замполита внушал то же самое своим подчиненным; если кто-то поминал Бога, взгляд у мичмана делался железным, в него наползал холод.
Как-то поздней осенью, а если точнее – наступившей полярной зимой, столько в ней было холода, льда, ветра, страхов и опасностей, они вышли в море… Совсем не верилось, что море это подогревается теплым иноземным течением, не дающим льдам здешним слепить плотную кольчугу и накрыть ею здешние соленые просторы.
Погода была отвратительная, более, чем просто штормовая, эсминец мотало так, что из палубы вылетали заклепки, пулями уносились в мутную ночную высь. Яско проверял посты – не смыло ли кого?