– Я не могу отнять у себя это чувство долга, Виржиль, – наконец сказала она. – Но и не могу просто принять наследство, как будто оно принадлежит мне по праву. У меня есть отец. Пусть неудачник, пусть слабый человек… но он её сын. Как можно позволить себе забыть его существование только потому, что завещание говорит об обратном?
Виржиль медленно опустил взгляд на чашку.
– Ваш отец действительно имел бы право на наследство, – произнёс он спокойно. – Если бы не решение Лютиции. Каким бы оно ни казалось жестоким или несправедливым, это была её воля. Она знала, что делала.
Лютиция всегда казалась ей женщиной с железным характером. Она могла наказывать. А Эрнест… Элейн плохо его помнила. Лютиция говорила, что он "пропадает на работе". Но Элейн знала: дело было не в работе. Она запомнила его худым, в мятой одежде, с вечно рассеянным взглядом. И запах. Горький, густой. Тогда он был для неё загадкой. Теперь же она знала: это был запах дешёвого виски и старых гостиниц, где он, вероятно, проводил ночи. Лютиция никогда не говорила прямо. Но Элейн догадывалась: бабушка просто выгнала его из дома.
Только вот почему?
Теперь завещание стало приговором. И она не была готова его принять.
– Мне кажется, я никогда по-настоящему не знала Лютицию, – тихо произнесла Элейн. – Она была нежна со мной, но стоило появиться кому-то ещё – превращалась в мраморную статую. Безупречную, идеальную, лишённую человечности.
– Безусловно, – спокойно сказал Виржиль, отставляя чашку на блюдце. – Ваша бабушка работала с высокопоставленными лицами. Репутация значила для неё слишком много. А ваш отец, простите за прямоту, эту репутацию порочил.
Элейн сжала пальцы на подлокотнике кресла.
– Вы хотите сказать, что она просто избавилась от лишнего балласта? – голос её был ровным, но внутри уже нарастало неприятное ощущение. – Неужели она действительно могла быть настолько жестокой, чтобы так просто отказаться от родного сына?
– Если этот балласт тянул её на дно, возможно, именно это и произошло, – Виржиль произнёс это так легко, что у Элейн по спине пробежал холод.
Она отвела взгляд.
– Я всегда думала, что бабушка, несмотря на свою жёсткость, оставалась верна своему сердцу, – призналась она, глядя в пустоту перед собой. – Но теперь понимаю, что все эти годы смотрела на неё сквозь призму собственных идеалов.
Виржиль чуть заметно кивнул.
– Но не стоит забывать, что могли быть обстоятельства, о которых нам неизвестно.
Элейн задумчиво провела пальцем по краю чашки, затем поднялась, подошла к секретеру и развернула завещание. Бумага была плотной, холодной. Пальцы бессознательно перебирали её края, не вчитываясь в текст – его она уже помнила наизусть. Вместо ровных строк перед глазами вставали сцены из прошлого: бабушка, её холодный, несгибаемый