12
Коля складывал вещи в дорожный чемодан.
«Человек прошедший через многие ступени пошлости естества, должно быть обретает к ним иммунитет. С какого момента я начал сомневаться?»
Упаковав все, что было нужно, все, что он привез с собой, он ждал. Он сидел в темноте, и на дужку очков падал косой луч люстры, образовывая сзади яркое пятно, будто морозное утро утопало в слякотно-желтом свету.
Сквозняк выгнал его на улицу. Благо ночь, думал он, и не нужно никому говорить здравствуйте.
«Сквозняк выгоняет слова, и они звучат как ветер, выдувающий их из бездны. Он выгонит мое тело, а за тем и дух. Слова тут скрепляют наши отношения, так же слова тут рушат наши отношения, зачастую одни и те же. Враг мой и так в беде, это не утешает, или настоящий враг не может быть в беде, а тот, кто в беде, на самом деле не враг?»
Коля разглядывал свой темный силуэт в грязной плоскости автобусного стекла.
Голова, лицо, язык поворачивается в ротовой полости. Он поворачивался там веками, у него просто нет сил остановиться. Мои ноги отказываются идти по сырой земле, руки не могут коснуться гнилой травы, глаза не хотят видеть серого неба, о. Оборвать связи, удерживающие нас. Человечность, измены, непостоянство и снова придется отстаивать свое, или оставить все. Из-под камней вытекает вода, пробивается родничок на голове, а позже зарастает. Поле зарастает, схлопывается гармошка дверей, и нога моя чуть не остается ни у дел.
Мелкая взвесь воды в воздухе перемешивается с выдыхаемым паром. Небо перетекает в улицу, дыхание неба смешивается с моим. Светло-серый горизонт наполняет глаза водой. Многовековое сомнение, рождаемое необъятностью созерцаемого впопыхах. Лишь бы успеть додумать это до наступления сна. Опасаясь многого, опасаясь собственной уязвимости, идешь ей наперерез. Каждое дерево смотрит пренебрежительно, с высоты фактического бессмертия. Некоторые из них останутся подпирать окоченевшими телами сгнившие столбы электрических линий, как бы утешая юношескую дерзость человеческих надежд. Туман ползет над землёй, между голых стволов, между пустых домов, забитых окон, икон, что ютятся в углах, обрастающих паутиной. Испарина спящей в холодном мороке земли, окутанной снегом. Земли сытой, переваривающей останки павших солдат, которым когда-то не хватило силы поднять тело. Оторвать грудь от врастающего в нее мха, заставить остановиться траву, пробивающуюся из щек. Лица, выросшие на пологих склонах повседневности, осыпанной хвойными догадками, виднеются под ногами. Смириться с ожиданием вечности, вечным ожиданием, усыпленным мелодией гнущихся стволов, меж веток которых, грачи построили свои жилища. Это последняя жизнь, последний абсурд должен быть самым трогательным. Когда я не чувствую смерти, я чувствую оставленность и разруху. Оранжевый свет, отраженный от изогнутых берез,