10
Игра светотени, конфигурация окружающих предметов, конструкция речи, гранит ступеней, окропленный дождем, гранит скул, окропленный слезами, страх, буквально в каждой частице естества. Их тела трясутся, кто снаружи, кто внутри, кто-то чувствует это и прячет, прочие нет, и они входят в резонанс. Они ходят как маятники. Веки смыкаются, свет на долю секунды погасает, меня снова нет. Так шатко и хрупко все, что однажды разомкнувшись, веки сорвет с петель, и мир обрушится в открывшуюся дверь.
Рука крадется сквозь дым, рука забирается под воротник, пальцы сжимают убегающий наугад кадык. Секунды оставляют вмятины в ушных перепонках, бессилие как чернила в банке. Макаю перо, углы расходятся, становясь родными в точках сближения. Расставание на перроне, потрескавшиеся губы, но ведь нельзя иначе.
Пальцы сжимающие хвосты убегающего света, их концы как сабли. Обобщать следы, демонизм природы: мужское, женское – суть, оба беззащитны.
Gesaffelstain оттеняет грязь на полу, заставляя ее подпрыгивать, играя холодными, но съедобными красками. «Грибочки вдоль плинтусов», слышится от пожилой дамы слева, и правда, я думал об этом еще до того, как… они прорастают из кафеля. Мне нужен кто-то, мне нужны свидетели, чтобы не натворить лишнего.
Двери выхода с зеленой табличкой, на пружине, не захлопываются до конца, сверху полукруглая арка, разделенная на три сегмента, сквозь стекло – вторые двери с художественной решеткой, завитки которой закручиваются спиралями исходя из центрального глаза влево и вправо, затем, сокращая радиус, вверх. Никто не упрекает друг друга в проходе – очередное проявление хаоса. Узоры на спинке кресла как застывшие галки в брезентовом небе, чуть правее – живые, в голубоглазом и чистом. Ах, как же я оказался здесь.
Дворники автобуса пишут автобиографию на заиндевевших просторах. Так вот они, эти ростки доброты. Как можно было родиться в такой чистоте, сузить представления до шизофренического бреда и уверовать в него? Пар над рекой, скинувшей лёд, солнце сквозь ветки как стробоскоп, у меня идёт кровь из носа. Заостренные концы тополей по бокам. Однажды взявшись за сложное, уже не отпустишь его. Смотришь на бескрайнее поле и видишь долгожданную, но непредвиденную встречу, прошедшую может быть даже мимо себя самой. Жизнь готовилась образовать новый центр, но упавший на плечо листик одинокого дуба вынудил отвернуться и разойтись по сторонам.
Опаздывая на поезд Бронштейн бежал и курил, пока не избавился от последней