Он долго смотрел на попутчицу, потом на свой стакан, и ждал, пока известь не уляжется на дно.
«Мне нечего ей предложить, но обязательно надо».
Взвесь осела.
– Хотите печения?
– Да! – улыбаясь с надрывом в смех, – Да, знаете, хочу! Куда вы едете, командировка? – смешиваются слова, как будто намотанные на бобину. Пружина оттягивается назад, чтобы выстрелить снова и оборвать тряпки, навешенные на сопло, куда утекают дни.
– Как вас зовут?
Ромашковое поле лосниться на заре, будто поворачивая бока ближе к солнцу.
– Наташа.
– Когда выходите?
«В чужой номер? Завесить занавески.
И сердце новое точить стамеской.
Почему стамеской? Потому что плотник».
И он попытался уснуть, благо уже не было слышно чужих голосов.
«Пока не слышно чужих голосов, я по-настоящему один. Вновь настигает белый шум, – шипят громкоговорители на станции. Храп естества, когда мысли ушли, ум исчезает. Когда ум исчез, прекращаюсь и я. Когда не нужно поддерживать пустоту, это ясное ничто».
…
Я никогда не был найден, скорее потерян. Вещи предоставленные сами себе имеют склонность теряться. И однажды я не смог найти солнце в небе. Сколько бы я не щурил глаза в поисках яркого пятна, и куда бы я ни направлял взор, его нигде не было, небо пульсировало светом. Пустота кокетничала со мной в глаза.
Поезд времени все подминал под себя, краска на его сидениях покрывалась буграми, коричневая, потом, оранжевая, потом ближе к желтому. Желтые пятна совокупляющихся людей, крупинки семян, взвешенное движение частиц в стакане.
Трясется вагон, идет сквозь меня, оставляя память позади. Невозможность уцепиться за уходящее, я не успеваю следовать за ним. Я снова внутри, и люди поглядывают с недоверием. Я жду, когда осадок осядет, выхожу в тамбур на свет, его не гасят там всю ночь. Мужчина с коротко выбритыми висками все машет головой в разные стороны, как собачка на приборной доске.
11
«Как мне замести следы, если каждый, кого я когда-либо видел, подтвердил мое существование в своих глазах, в своей неосознанной памяти. Я не знаю их адресов, они никто, но они ходят вокруг меня, ходят вокруг да около, как оборванные на полуслове».
Механик стоял у двери в своей прихожей, подсматривая чужой разговор через глазок. Было прекрасно слышно каждое слово, будто двери и не было. Все участники находились рядом как фишки на игральной доске: один стоял, согнувшись и сощурив глаз, двое других чуть поодаль, в пол оборота друг к другу. Вели разговор коротко стриженный господин в черном пальто и большеглазая брюнетка с непослушными волосами.
– Все это можно описывать тысячу раз, пока человек не научится жить в пустоте, – он остановился, собираясь с мыслями. – Прости, что вел себя так отвратно.
«Возможно,