Пепел сигареты оставался на рукаве пальто, и лишь изредка подхваченный ветром, взлетал вверх, проявляясь в утреннем свету как вальсирующие снежинки.
«Зевнул, говорю: „зевать“. Говорю: „зевать“, – зеваю. Нет, сейчас не то настроение, настроение – это не то… чем кажется. Бегающая по коже сороконожка под рукавами, дрожь. Шум за окном, суточный стробоскоп, и засохшие мухи в раме. Машины, переползающие с места на место жуки. Все кружится, подхватывая мой взгляд, и унося его за собой. Некогда разбирать завалы, память плетется в ком, нет времени откапывать связывающие прутки, чтобы те не заржавели к весне, когда снег растает совсем, оголит почву, и даст воду для новых воспоминаний, других, растений невиданной красоты».
Он шел в три погибели словно последний выживший.
«Проглатываешь тошноту, и становится сразу так легко и хорошо».
4
Колея уползала под линию горизонта как желтобрюхий уж. Лист одинокого дуба трепетал на ветру, боясь оторваться от навсегда ставшей родной ветки. Он издавал едва различимый шелест, и, если прислушаться, его можно было обособить от общего шума.
– Тем более мой звук ничего не значит во вселенной. Оно было здесь всегда, то загораясь, то погасая, и будет после. Лица, как дома – это убежища судьбы, но она выжмет их как тряпки, – Коля стоял на краю пашни и смотрел вдаль на вечереющий простор. – Кто тебя заберет, – думал он, – сон или чужой?
Отряхнувшись от сомнений прожитого еще одного дня, он уже было побрел к одному из разваливающихся в забытьи домиков, но услышал в небе нарастающий гул. Со стороны заката приближался подбитый самолет. Заметив очертания дымящейся металлической птицы, Коля рванул в сторону леса, что было силы. Гул разорвал только что еще безмолвный воздух, над остриями елей. Рассекая млеющее марево черной полосой, самолет спикировал, последовали, сменяя друг друга, безмолвный вздох земли, как будто за секунду до соприкосновения, удар и пронзительный треск. Ударившись о землю, самолет проволочило еще сотню метров. Люди, очнувшиеся от вечности, поспешили к месту падения. «Наш!» говорили одни, «неживой», говорили другие, наперебой, и это поняли все. Кто-то поскакал прочь, и поднялась пыль.
Стемнело зловеще быстро. Люди подбегали с ведрами и стеклянными банками, чтобы слить из баков керосин, спорили и толкались, уже позабыв о судьбе летчиков, мирно дожидающихся указов сверху.
5
– Сознание не может быть разным, оно как кисель, и границ у него нет. Мы всего лишь узлы решетки, атомы этого киселя, суть, одно и то же, – говорил Механик, стараясь не отвлекаться от работы, наспех поворачивая голову, насколько позволяла шея. – Непрерывная решетка, многомерная сетка.
– И что делать, когда один атом покидает