Что ж, по крайней мере, Ласло не чудовище, как Анджела. Он капиталист.
– Меня не интересуют деньги.
Несколькими часами ранее я была слишком голодна для таких заявлений, но теперь – в самый раз. Ласло прищурился. Я ожидала, что он скажет, что всем нужны деньги, но вместо этого он заметил:
– Но ведь что-то же тебя интересует.
«Данте».
Ласло не мог знать об этом. Но, вглядевшись в мое окаменевшее лицо, он понял: да, что-то ее интересует. И, возможно, этого будет достаточно, чтобы заставить ее остаться здесь.
– Я не знаю, могу ли вам доверять, – сказала я. Неуверенная, прошлая Клара взяла верх, и уже мягче я добавила: – Ну, пока что.
– Я понимаю. И не тороплю тебя. Можешь гостить в Доме, сколько тебе нужно. Отдыхай. Приходи в себя. Я могу только представлять, что тебе пришлось пережить, Клара. Никто не будет удерживать тебя здесь против твоей воли, но знай, Дозорным нужны такие люди, как ты. Поэтому прошу тебя, все-таки подумай за это время о своей мотивации.
Ласло держался со мной вежливо и отстраненно, шмыгал простуженным носом и предпочитал дипломатию угрозам. Находясь рядом с ним, я не чувствовала явной опасности. Он тактически не настаивал на том, чтобы я сходу рассказала ему, что именно случилось в Особняке, и почему-то я не сомневалась, что он сделает это через пару дней, когда я буду сытой и отдохнувшей, и начну чувствовать себя обязанной.
Дожидаясь лифта, я вспомнила, как алчно сверкали глаза Анджелы, с каким предвкушением Ван Дейк представлял наше с ним «сотрудничество». В их мире – в мире, где идет вечная борьба за власть, – я имела ценность. Если Ласло лучше владеет своими чувствами, это вовсе не значит, что он не хочет использовать меня, как и все остальные. Он человек с принципами. А люди с принципами при определенных обстоятельствах куда страшнее, чем обычные злодеи.
И я ведь так и не спросила, что случилось со старшими Дозорными после переворота.
Окна комнаты, которую выделила для меня Мирослава, были обыкновенные. Они не пузырились у меня на глазах и не показывали другой мир, а просто выходили на узенькую, залитую закатной позолотой аллею. Из достопримечательностей там были только граффити с печальным белым медведем на тающей льдине и оранжевый бак, доверху забитый черными пакетами с мусором.
Сама комната тоже была совершенно обычной. Стерильной и обезличенной, как в гостинице. Единственное украшение на стене – безвкусный принт с гранатами. Глядя на него, я не могла не вспоминать с тоской о «Завтраке гребцов» из моей старой спальни. Вторым стоящим внимания объектом было ростовое зеркало в минималистичной раме. Отражение в нем двигалось с небольшим запозданием, и я инстинктивно старалась не смотреться в него дольше, чем несколько секунд. Если останусь здесь, попрошу Мирославу убрать его в одну из пустых комнат.
Подумать