В паре саженей от остановившейся лошади, ногами к дороге, сидел здоровенный мужик, опираясь спиною о дерево. Холщовая сумка с широкой кожаной лямкою, какие бывают у пастухов, лежала открытая рядом. Поверх нее – поеденное яблоко. Тряпичная шляпа с широкими полями надвинута на лицо, обветренные руки с аккуратно подстриженными ногтями сложены на животе. Выглядело все так, будто мужик долго ожидал кого-нибудь из попутно проезжающих, да и уснул в тенечке.
– Ей! – крикнул становой, не выходя из брички, – Любезный! Ты чего рассиживаешь? Не положено!
Сидящий под деревом даже не шелохнулся.
– Оглох, что ли?! – повторил с раздражением пристав, – Тебе говорю, проваливай!
Черная ворона, сорвавшись с высокой елки, неожиданно спикировала на Голенищева и взмыла вверх. Пристав подскочил, и выронил вожжи.
– Чертова бестия!
Оглядевшись по сторонам, словно бы опасаясь подвоха, Николай Васильевич бесшумно спрыгнул на землю и медленно, шаг за шагом, подошел к спящему. Он, конечно же, не боялся разбойников. В окрестных лесах их не было. Но в свете последних событий в Нелесово, так и жди подлянки со стороны местных жителей.
– Ты кто? – спросил Голенищев, – Из местных? Что-то не припомню тебя. Как фамилия?
Мужик молчал.
– Пришлый? Справку покажи, …или пачпорт. Ну!
Пристав пнул сапогом обутого в лапти бездельника. Тот, как набитый пшеницей мешок, медленно завалился на бок. Шляпа с мужика упала, открывая на суд Голенищева раздутое, иссине-желтого цвета лицо.
– Мертвяк!
Становой запаниковал. Этого не хватало! Куда теперь с мертвяком-то!? …Погодь. Надо бы его катомку глянуть, вот чего!
Николай Васильевич потянул холщовую сумку на себя. Так: еще два яблока; сапожное шило; сухие портянки; рубаха с заплатками; кнут; ага – жестяная коробочка, должно быть в ней справка или денежки.
Так и есть. На дне коробки сложенная вчетверо и потрепанная по краям бумажка, поверх нее – рубль мелочью. Пристав вытряхнул деньги в карман, бумажку вытащил и развернул, с трудом разбирая написанное: Иван Листратьев, крестьянин деревни Подуево, следует по месту жительства в Казанскую губернию, находился в (Л…) на излечении. Ясно, обычный бродяга. И хорошо что не местный, иначе скандалу не оберешься.
Лошадь, все это время спокойно стоявшая на дороге, повела ушами и фыркнула. Откуда-то издалека послышались приглушенные бабьи крики:
– Марья-а! А-ню-тка-а! ау-у!
В ответ раздались такие же, но с другой стороны:
– Ау-у! мы зде-еся! Идите все к на-ам!
Нашли время грибы собирать, – ругнулся пристав. Чего доброго, на дорогу выйдут.
Голенищев хотел бросить все, прыгнуть в бричку и дать деру, но мысль о том, что так он создаст себе еще больше хлопот, остановила его. Загнав лошадь с коляскою в лес, становой вернулся обратно, подхватил мертвяка под мышки, и кряхтя от надсады