Они вошли в деревянную клетку, от которой тянулись верёвки. Обалдуй швырнул Плима в угол, а сам стал вращать массивное колесо. Клетка быстро поползла вверх.
– О, это совсем другое дело. А я-то боялся, что нам придётся скакать по ступеням. Раз-два – к вечеру, гляди, были бы на месте.
Обалдуй тяжело дышал и не отвечал на остроты Плима.
Было пасмурно, но дневной свет всё равно резанул глаза. Плим втянул шею, защищаясь от колючего ветра. Эту часть холма он не сразу узнал. Вокруг та же картина, за исключением того, что склон был испещрён впадинами, присыпанными снегом. «Вот где они дёргают берёзы, – догадался Плим. – Весь холм пропололи».
Они подошли к хижине. Обалдую пришлось бы встать на корточки, чтобы пройти в дверь, да и тогда бы он разворотил косяк своей каменной спиной. Едва касаясь мизинцем двери, он постучал.
Глава 12: Каменная армия
Старуха сидела в кресле напротив остывшей печи. В доме была настоящая стужа. Занавески на окнах закоченели и покрылись инеем. Стёкла дребезжали от порывов ветра. Каждую осень Плим с матерью промазывали щели оконных рам пчелиным воском, так что зимой в их доме никогда не сквозило, а печка по ночам ласково гудела, отдавая своё тепло лежанке, на которой спал Плим. Этот же дом был мрачен и холоден. Сама его хозяйка источала холод.
Старуха через зеркало смотрела на вошедшего Плима (то самое зеркало из видения дриады). Своими узловатыми пальцами она скребла деревянный подлокотник. Плим не собирался начинать разговор: «Ты меня пригласила, ты и говори». Но старуха тоже молчала. Она сковывала его волю, показывала Плиму, кто здесь хозяин, приручала его как собачонку: «Сидеть! Ждать, пока не будет позволено!». Наконец она прервала молчание.
– Тебя вчера искали.
Дровосек кивнул. Время демонстрировать удивление ещё не пришло.
– С собаками. Чуть было не поднялись на холм. Были так близко.
Плим хотел было спросить, уж не сам ли бургомистр его искал, но вовремя спохватился. Старуха ведь не знала, хотя, возможно, и догадывалась, о его способности устанавливать мысленную связь с дриадой. Впрочем, не возможно, а наверняка догадывалась. Он ведь сам сказал ей на лестнице, что слышал чьё-то пение. Эта мысль Плиму не понравилась, но он постарался успокоиться: «Ну и что, что сказал! В конце концов я ведь не сообщил ей, что слышал слова песни – просто звуки, непонятное мелодичное дребезжание. Или про слова я ей тоже сказал?» – Плим не мог вспомнить. В тот день он так приложился головой к стене, что не был ни в чём уверен.
– Ты помнишь, что сказал мне там, на лестнице? – кресло вместе со старухой повернулось. Теперь, когда они встретились взглядом напрямую, без зеркала, он почувствовал себя мотыльком, пришпиленным булавкой к деревяшке. Её водянистые, с жёлтыми прожилками глаза, казалось, смотрели прямо в мозг.
– О, крутящееся кресло, – Плим сглотнул слюну, –