Думал, сейчас выбросит её обратно, но нет, засунул под мышку и двинул ко входу в подземку. Будет читать, может даже с друзьями, – они неподалеку, двое, – один средних лет с опухшим, некрасивым лицом и безумными большими глазами. Второй был чересчур высокий, – не в одну дверь не войдёт, сгибается, как без костей, весь серый, заспанный, помятый. На тротуаре у их ног лежала большая чёрная сумка, чертовски грязная, с неработающей молнией, замусоленными ручками. Сумка не пустая, интересно, что в ней? Что могут постоянно с собой таскать бомжи в большой сумке, с которой не сводят глаз? Навряд ли это какой-то мусор. Меня действительно это заинтересовало, но не слишком, чтобы самому проверять содержимое.
Продолжал наблюдать, было интересно. Книгу он уже держал в руке. Я пожалел только об одном, что не выбросил в урну более качественную литературу. Если бомжи и вздумали читать друг другу перед сном, то неправильно начинать с Розмари Роджерс.
Старик кланялся и приплясывал перед симпатичной приятной полноты женщиной, улыбнулся ей, но она с отвращением прошла мимо, заспешила, прижала к груди сумочку. Его дружки захихикали. Высокий, как-то неловко приседал на длинных тонких ногах, – замёрз в своих стоптанных кроссовках.
Старик не показал им книгу, упёрся к стенке плечом и закурил припрятанную в кармане половинку сигареты, перед этим немного её помяв.
Отец мой тоже мнёт сигареты двумя пальцами. Он выкуривает по полторы пачки в день и если бы не мать, заставившая его перейти на более лёгкие, курил бы по-прежнему свои ядреные папиросы. Я даже и не помню отца без сигареты. В пятом классе я как-то свистнул у него сигаретку из портсигара, в ту пору он вечно таскался с этим дурацким портсигаром, подаренным каким-то его приятелем, с которым они не то служили вместе, не то сидели. Я взял всего одну сигарету, иначе бы он заметил. На следующий день за школой первый раз затянулся, сильно затянулся. Раскашлялся, как открытый туберкулёзник, скрутился дугой, из глаз слёзы. Голова кругом, в висках застучало, затошнило.
В общем, я редко курю с тех пор.
Бомжи остались стоять у метро, а я прошёл вдоль магазинчиков и ремонтных мастерских и свернул к домам. Мои родители прожили в этом районе всю жизнь. Я здесь родился, но с тех пор много чего случилось, изменилось. Дворы перестали быть уютными, и теперь здесь было неприятно даже гулять.
Родители никогда не запирали дверь, и это не из-за чувства безопасности и защищённости, сохранившегося в них, как и во многих советских людях, а из-за того, что мама живёт в постоянном, каком-то иррациональном, паническом страхе пожара. Она всегда думает, что если пожар случиться, то они с отцом не успеют выбежать из квартиры. Не знаю точно, когда это началось, стразу после того, как в пожаре