Полночь утопит в мазуте
стебли слепых фонарей.
Замки и щеколды открутит
с закрытых входных дверей,
откроет, вползёт змеёю,
заполнит собой весь дом.
Получше тебя укрою ─
во тьме, но ещё вдвоём!
Размыты песчаный замки,
фото изъяты из рам.
Порой пустяковый ранки
в душе оставляют шрам.
Не лучшее моё стихотворение, но на большее я осенью не горазд. Ирке нравилось, всем девушкам нравиться.
В институте я как-то сказку написал, – единственное моё прозаическое произведение, – небольшую, о принцессе и прекрасном принце. Разумеется, в ней были сплошь сцены их прелюбодейства, с красочными подробностями, и я однажды прочитал её своей одногруппнице, в которую был влюблён до Ирки. Она посмеялась, а потом, как-то спросила, могу ли я так же… Конечно я мог.
Вспомнил даже начало этой сказки, зайдя в метро.
Под землёй гораздо лучше, чем на улице, теплее, уютнее, мне здесь лучше думается. Но это только в такую мерзкую погоду, в остальное время я не люблю метро. Вообще я много чего не люблю.
Оказалось на карте закончились поездки, пришлось стоять в очереди у кассы. Передо мной стоял, переминаясь с ноги на ногу, высоченный детина, шириной с камаз. Наушники висели на спине, – хорошие наушники, дорогие, играли громко. Сначала какая-то жесть, без мелодии даже, просто шум. А потом был старина Оззи.
Вагон был полный, пахло непонятно чем. Очень редко в метро можно различить какой-то один запах из множества наложенных друг на друга. Разве что вонь какая-то всплывёт и перекроет прочие запахи, вынырнет у кого-то из-под полы старого пальто, никогда не стиранной, покрытой жёлтыми пятнами куртки, вонь, состоящая из мочи и пота, вонь, сочащаяся отовсюду.
Пробился к поручню, сотни ртов дышали мне в лицо, выдыхали перегар, табак, запах гнилых зубов, болезней, пищи. От некоторых пахло приятно, духами или фруктовой жвачкой, старался держаться рядом с ними.
На очередной станции в переполненный вагон утрамбовался ещё миллион человек, все держались за воздух, иногда друг за друга. Кто-то умудрялся стоя читать. Меня протолкнули ещё глубже, упёрся в широкую женщину, делившую вагон на две части и из одной в другую было не пробраться, разве что перелезть через неё. Где-то у гуливерши под мышкой висел старичок, пахнущий пылью.
Однажды мы с Бабуином ехали с Сокола домой, зашли в полупустой вагон, в самом углу сидел худощавый паренёк, спокойно сидел, клевал носом, явно плохо бедолаге было и вот за пару минут, до нашей остановки, он перестал мучиться: блеванул прямо себе на ноги, серо жёлтый поток залил ему брюки и кроссовки, и тётку соседнюю слегка задел. Вот тогда запах в вагоне стоял мощный, хорошенько заваренный в желудке