«У них там, как на „Таинственном острове“: что-то скрывают от остальных, какие-то знаки, символы, игры, словом колдовство и только, – вдохновенно мечтал он и тут же не сходя с места начинал задыхаться от приступа безотчетного волнения. – Вот бы и мне попробовать! Но ведь не пустят в компанию. Рожей не вышел. Вон на Славку без слез или смеха не взглянешь, ему потому и выпала дорожка, прямиком не сворачивая, в лицедеи. А мне-то куда? С постной миной да в калашный ряд».
Дальше нужно было миновать Телеграфный переулок. Если топать к его дому (теперь уже «Дикаревскому», дикарскому особняку бывшего губернатора, как гласила, даже голосила народная молва, или иначе бабкины сплетни).
И то правда: дом выделялся. Хоть и приземистый, всего в два этажа, но особенный: стоял он в центре города среди высоченных строений разных эпох и архитектурных стилей, нисколько не тушуясь и не робея. Имел отдельный – невзрачный по размерам, но свой – дворик, утопающий летом в зелени деревьев за чугунными парадными воротами, погруженный в тихий, без тревог, послеобеденный сон, как какое-нибудь губернское поместье далеко от столицы. Вдобавок к этой сельской умиротворенности за оградой, навевающей лень и покой, как в любой глуши, и затесавшейся немыслимым образом в жизнь города, в саму его сердцевину – в грохот, дребезг и сумятицу замкнутого в плен чугунных жердей зеленного оазиса, – поблизости возвели собор с колокольней. Не сегодня, не вчера. Много лет назад. Века прошли. Но каждое утро он одинаково звонил своим колоколом, как не требующий завода будильник, и звон разлетался по округе, будя сорок и всех ближайших соседей.
И так чудно Сергею было поутру слушать монотонный набат посреди городского трезвона улиц и бульвара – фона, который накладывался на гулкое соло церкви, – что он тотчас просыпался от ощущения близкой тревоги и в то же время радости от нового дня. Детству страх неведом. Набат кончался, как бы долго не продолжался, а шум автомобилей под окном и металлический лязг трамвайных колес о рельсы не прекращался ни на минуту, и гудение ходившей внизу по тротуарам бесконечной толпы, как жужжание роя шмелей, не останавливалось и не умирало, казалось, никогда.
Телеграфный переулок упирался в тупик, перегороженный бульваром. Трамвайная колея опоясывала бульвар стальным браслетом, в котором с одной стороны поблескивал ровной гладью овальный пруд с плавающими утками и лебедями, а в противоположном, дальнем конце покоился постамент с Грибоедовым в пальто с каменными складками, склонившим каменную голову к груди в раздумье – скучающий памятник посреди шумной площади перед амфитеатром метро.
2.
На углу площади в доме, где первый этаж занимал Центральный почтамт с примечательным индексом: 101000, что присваивался всем жильцам бульвара, под самой крышей