– Дурак… – говорил, сплевывая в зубную щель, Сурок и внезапно замыкался в себе. Как улитка прятался в своем панцире. Не достучаться.
На этом у спорщиков иссякали аргументы, и мальчишки спешили разойтись, не смирившись и не найдя – и на этот раз – компромисс. Ту самую золотую середину, которая примиряет стороны. Даже в споре двух еще глупых малолетних искателей правды.
Толстый, краснощекий Борщов не умел постоять за себя, и оттого, в поисках сильного плеча не настолько крепкого сверстника, чтобы дать отпор любому натиску, но уверенного в чудодейственную силу смелости, которая и вправду творила чудеса и отваживала чужаков с куда большей мощью в кулаках, он напрашивался в компанию к Сергею, Мелу и Сене, трем неразлучным, как три мушкетера, друзьям. Он рядом с ними обретал храбрость и спокойствие – состояния, которые ему и не снились прежде. Его не принимали, на что Сашка обижался не по-детски.
– Как же так, – жаловался он домашним, – я же всё им был готов отдать: и булку сдобную, несъеденную за завтраком – предлагал на переменке, отказались, побрезговали, и новые марки, негашёные, для Сениной коллекции, таких у него нет – редчайшие экземпляры, Славному – дедовскую кобуру для правдоподобности, а то выглядит как скоморох на сцене, а вовсе не красногвардеец, правда ношенную, но геройски-заслуженную, а Серому – цейсовский бинокль, на пару дней, поглазеть. Мне лично ничего не жалко, а они…
– Не берут в компанию, не надо, – успокаивали дома (и сами успокаивались), – целее будешь. Они эти мальчишки, наверное, хулиганят?
– Они обзываются.
– Вот, зачем тебе такие друзья? И как обзывают?
– Толстяк.
– Нет, не нужны тебе такие друзья. И не толстый ты вовсе.
– А какой же я? Себя ненавижу за то, что откормили. Все смеются.
– Они завидуют, Сашуля. Ты – мальчик видный, большой, рослый. Вырастешь, дашь им по… заслугам.
– А чего ждать? – оживлялся дядя, приехавший погостить и сидевший за общим, накрытым по случаю пасхи, столом. – Дай им сейчас. Слабо?
– Нет, я не могу, – простонал, выдохнул, выдавил из себя застрявшие глубоко внутри слова, как у тяжело переевшего человека, Борщов-младший. – Я не умею драться… и… и… не хочу.
– Слабак ты, Сашок, – не унимался гость. – Не в деда, тот орел был. Да, Люсь?
– Не учи его плохому, – возразила Люся, дочь полководца. – Он у нас хороший, воспитанный мальчик. Ему нужны другие, интеллигентные и образованные товарищи. Из порядочных. А эти мальчишки, которые ему прохода не дают, я слышала, из неполных, неблагополучных семей. Мамаши все поголовно одиночки. И как только таким квартиры в центре Москвы дают? Ведь, Кремль в десяти шагах. Не понимаю, как они все сюда перебрались. Дикарева, так та вообще из села. Не женщина, а баба, крестьянская баба. Со своими такими неуместными в городе деревенскими манерами и неограниченным апломбом.
– Не горячись,