– Ладно, хватит. Покажи-ка мне табличку. Неплохо бы её стибрить – отличный экспонат для музея.
Я ожидал увидеть на табличке десяток иероглифических строк, но вместо этого узрел почти пустую трещиноватую доску с грубо вырезанным кругом посередине. Я изобразил крайнее недоумение на лице. Правильнее сказать, оно изобразилось само, помимо моей воли, и было бескрайним – я почувствовал, как недоумение расползается далеко за пределы моего лица, которое не приспособлено для безразмерных недоумений.
Мбука заявил: если я по братски поделюсь с ним тройной рябиновкой, (до сих пор, видите ли, я делился с ним так, словно он беременная сестра детсадовского возраста) то он детально растолкует мне, в каком секторе круга что написано.
Я согласился, движимый любопытством, и отлил ему изрядную дозу. Не буду настаивать, что налил ему по братски – брату я бы никогда столько не нацедил, если бы не хотел прикончить его на месте. Злопыхатели распространяют слухи, будто у меня было 12 братьев, и всем им я однажды налил по братски, после чего остался единственным наследником и мотом отцовского состояния.
Памятуя о запретах, я проследил, чтобы товарищ не распивал подношение, не мусолил, точно беременная девственница-недотрога, а по мужски выкушал в один присест. Он в точности исполнил мои рекомендации и, опрокинув кружку в глотку, очень мощно, порывисто присел один раз. Присест был хороший, многообещающий. Я ожидал от Мбуки серии тонизирующих, приводящих в чувство приседаний, однако всё пошло наперекосяк: дабы снова приседать, ему надлежало сначала прийти в чувство и привстать. А в чувство он не приходил, да и как можно куда-то прийти, валяясь бревном, которое и ползти не в состоянии? Тем не менее дышал Мбука так, словно раз тридцать присел со штангой рекордного веса на плечах. Фигурально выражаясь, я видел экземпляр бревна, которое судорожно дышало после глубоких приседаний со штангой.
Парень оказался крепче моих легендарных братьев. Не миновало и суток, как он пришёл в себя. Не всё шло гладко. По моему, он бессознательно, ещё не проснувшись, норовил приходить не в себя, а в кого-то другого, менее пьяного. Вероятно, он предчувствовал, что приходить в себя ему будет неописуемо тошно, словно возвращаться в неуютную, загаженную квартирку, которая гудит громче больной головы. Мбуке не хотелось возвращаться в себя, но вблизи не было пустующих тел, волей-неволей ему пришлось возвращаться туда, откуда его вышибло рябиновым духом. На всякий случай я приготовился дать отпор, если дух Мбуки вздумает влезть в меня – прохвост на всё способен.
Поначалу мне казалось, что в себя пришёл не запропавший Мбука, что вместо него в пустующее тело вселился злобный