глубине муфты, был еще маленький карманчик, вероятно, для ключей или вышитого бисером кошелька с золотым замочком. Вход в сокровищницу был не известен никому, трижды заколдован и охранялся пожарной машиной и тряпичной куклой Верой без головы. И если вы прятали в карманчик фантик, бусину, обрывок шоколадной фольги, аптекарскую резинку или осколок бутылочного стекла, то могли быть совершенно спокойны за сохранность клада до самого маминого возвращения с работы. Когда же мама иногда выходила на улицу в полном наряде: в котиковой шубке, с шапочкой на уложенных волной волосах и муфтой, из которой были своевременно перепрятаны мои сокровища, с маленькими сережками, в которых чистыми бриллиантами сверкали прозрачные стеклышки, с ярко-красной помадой на тонких губах и надушенная «Красной Москвой», она была так хороша, как звезда из немецкого трофейного фильма и, казалось, у ракушки метро «Красные ворота» сейчас распахнется занавес и под звуки восхищенного оркестра мама сбросит шубку и в платье из перьев и блесток спустится по ступеням широкой белоснежной лестницы в танце, виртуозно отбивая чечетку ножками в кружевных туфельках. Война взяла у мамы всех: ее маму, брата, сестру и дала ей французскую шубку с шапочкой и муфтой, отрезы на платья, шелковые ночные рубашки, аккуратно, кант к канту, сложенные в деревянном платяном шкафу в углу на верхней полке и страх, постоянный страх перед тем, что может внезапно нагрянуть и все разрушить, и отобрать диван, коврик с оленями, статуэтку фигуристки в оранжевом платьице и другую, негра с корзиной на голове, и березовые дрова, и стол с керогазом, и бак для кипячения белья – все эти основы жизни, порядок и уют, которые она старательно создавала до войны в Ленинграде, а после войны в Москве.
Так вот, у тети Лиды Розенберг, счастливо приближённой к зимним пальто и чернобуркам, был сын, мой ровесник и закадычный друг Шурка-Помоечник, прозванный так за жар собирательства, полыхавший в его любознательной душе. Шуркины карманы всегда были битком набиты всем, что попадалось на глаза и по размеру могло влезть в карманы. Там были россыпи замечательных вещей, которых никто, кроме Шурика, не умел разглядеть на земле: гвоздики, гайки, шурупы, стеклышки, аптечные и иные интересные резинки, обрывки технических цепочек, проволочки железные, алюминиевые и особенно красивые медные, тугие пружинки, острые крючки, тяжелые оконные шпингалеты, металлические шарики и даже целые шарики-подшипники с их затейливым устройством, шоколадная фольга, фантики от конфет, да мало ли какими еще богатствами усыпана московская земля. Все это Шурка любил нам, восхищенным, показывать, а потом с гордостью убирал опять в свои бездонные карманы. Человек он был совсем не жадный и охотно устраивал общее развлечение, раздавая кусочки карбида. Эти белые кусочки мы бросали в лужи, карбид с шипением кружил по луже и растворялся, источая приятный запах яда. Играли с карбидом
