– Доброе утро, Аллочка, – кровать ворчливо скрипнула, прогнувшись под весом присевшей на нее женщины, и на плечо девочки легла теплая, нежная рука. – Ты решила сегодня побыть садовой соней? Или совой-сплюшкой?
– Ну ма-а-ам!.. – Алла плотнее прижала подушку к ушам в знак шутливого протеста.
– Ты ведь знаешь, какой сегодня день? – мама поднялась с кровати дочери и распахнула шторы, залив комнату почти по-летнему теплым солнечным светом.
Аллочка знала. Когда она ложилась в постель прошлым вечером, на календаре была суббота, следовательно, этот день должен был быть…
– Воскресенье, – подтвердила мама ее мысль. – Понимаешь, что это значит?
Конечно, она понимала. По воскресеньям папа традиционно готовил блинчики – и ни у кого, должно быть, на целом свете они не получались и вполовину такими вкусными, как у него. Да, именно их волшебный аромат уловили ее ноздри почти сразу при пробуждении. Не в силах больше сопротивляться ни ему, ни затопившему комнату солнцу, девочка отбросила подушку к своим ногам, села на вновь тихо скрипнувшей кровати и сладко потянулась.
– Умница, – улыбнулась ее мама – Марина, заправив за ухо прядь светлых с ранней проседью волос. – Ну, беги умываться, пока все не остыло…
Алла спрыгнула с кровати, широко зевнула – цепкие лапки долгого сна упорно не желали ее отпускать – и, без боя поддавшись внезапному порыву, обняла маму, насколько позволял ей невысокий пока еще рост.
– Я люблю тебя, – произнесла она одну из первых и, наверное, самую важную из выученных в жизни фраз.
– И я тебя люблю, – Марина провела рукой по немного спутавшимся за ночь волосам дочери. – Люблю больше всего на свете. Ну, беги. Только осторожнее на лестнице!..
Воскресенье. Да, в семье Гукиных настало еще одно теплое и ласковое воскресенье.
***
Апрель в Подмосковье – совершенно отвратительная и недаром многим ненавистная пора. Серость и грязь повсюду, куда ни посмотри. Голые, полумертвые деревья дрожат на холодном ветру, от которого ни капли не спасает редкое обманчивое солнце. Именно в это время в кривеньком фанерном бомжатнике (ни у кого не повернулся бы язык назвать это домом) хлопнула дверь. Хлопнула дверь – и Он ушел.
Кукла лежала на полуразвалившейся деревянной кровати с покрытым желтыми пятнами голым матрасом. В этом сыром, пропитанном вонью плесени и дохлятины месте не осталось живых существ. Ветер влетал в разбитые окна и с брезгливой бесцеремонностью шевелил грязную, ветхую наволочку, в которую ее одел Хозяин. Если бы она была живой, она бы, должно быть, встала и закрыла окно стоящей рядом фанеркой. Или закуталась бы в лежавшее по правую руку скомканное колючее одеяло.