Постоялец. А, хоть и за него.
Мария. Нет, теперь их уж ни с кем не вытащишь… Выросли. Да и не навяжешь им своего, не авторитеты мы для них, сами-то что нажили? Ни ума, ни денег! А уж старость в спину дышит…
Постоялец. Ты это брось, ты у меня «бузина» та ещё… (Достаёт из-под постели, гитару.)
Мария. Да… В чужом огороде. Знаешь, как мне тошно, что ты меня так чисто, а я тебя… Сама ведь когда-то осуждала таких!
Постоялец. Каких?
Мария. По любовникам бегающих… И что со мной сделалось? Как подменили! Вот тогда, в автобусе на Киров, и подменили… (Вскакивает, вскинув руки.) Представляешь, еду, еду… Гляжу в окно, а там вся Земля, будто скатерть белая расстелена… Далеко видно! И дороги, и речушки – бегут, текут подо льдом, будто в бесконечность куда-то! А горизонта вообще нет! Ни там, ни тут… Нигде. И домишек всяких – видимо-невидимо! И во всех – люди, такие же, как и мы с тобой, путанные-перепутанные… Ведь чувствовала, что берёт меня какая-то сила, а противиться не стала. Всё равно мне тогда было. Хоть в омут! Вот в него и угодила! Заломала меня совсем любовь наша. И люблю ведь…
Постоялец. То-то же!
Мария. А всё нечисто как-то на душе. Бегаю сюда, бегаю… И не бегать уже не могу!
Постоялец. Дурочка ты моя, грязной любви не бывает! Не уследил я… Вот и подмяло тебя опять семейство твоё непутёвое. Лежишь тут, вроде, и рядышком, а всё ещё слышу, как косточки твои бедные хрустят, перемалываются… Хватит, откорячила на них! (Ударяет по корпусу гитары.) Я тут кое-что, ещё, когда ты в бегах была, подобрал о нас парой аккордов. Слушай: «По понятьям живёшь, понимаю, у тебя большая семья, думал, я сирень заломаю, а она обломала меня».
Мария. Ну вот! (Отбирает у него гитару.) То сирень, то бузина – целый палисадник. Хорошо у тебя получается, только грубовато…
Постоялец. Ты из меня своего очкастого не сделаешь! Какой уж есть, такой и есть.
Мария. Не обижайся. Ну – хорошо же, правда! Только больно по блатному!
Постоялец. Что больно, это точно! (Пристукнув по обратной стороне гитары, быстро барабанит по ней пальцами.) Только когда болит, тогда и тянет повыть, да побренчать. Я ведь не на полный зал, как ты, а так, – для себя, для тебя, да для дружков своих, гаражных, под красненькую.
Мария. Шутишь всё, дурачок… (Сбегав к холодильнику, возвращается с пакетом молока, наливает ему полную кружку.) Ты прости, но я всё о том же… Говорят, что хоть на Страшном суде – мне ответ только за себя держать, а не с ребятнёй вместе. Сил нет глядеть, как их выворачивает…
Постоялец. Да уж… (Опорожнив кружку, вытирает молочные усы.) Там под мамкину юбку не спрячутся!
Мария. А ты и рад!
Солнце высвечивает окно, и две ветки в инее начинают постукивать по стеклу.
Мария (глядя на них). Как руки мои… К Богу хотят достучаться. Да теперь – где уж? Ведь венчанная я! (Отбирает у Постояльца кружку и, опрокинув её над собой, ловит последнюю каплю.) Теперь уж все мысли твои потаённые знать буду. До сих пор так тебя и не знаю. Ты там, в Кирове, мне совсем другим показался.
Постоялец. Принцем, что ли, под