всей кажущейся стилевой неупорядоченности литературная культура Петровской эпохи обладает своей, только ей присущей гармонией «хаоса» (берём в кавычках, так как на самом деле это, понятно, не хаос, а набор определённых стилевых закономерностей почти всякой переходной эпохи). В связи этим понятием-оксюмороном
(гармония хаоса) интересны рассуждения Н.Т. Рымаря. Он считает барокко художественным направлением, «которое с замечательной глубиной и драматизмом переживает мир как хаос, воспроизводит хаос в структуре художественного образа, но при этом радикально преодолевает его в космосе динамичной, крайне сложной, но и крайне жесткой рациональной организации художественной формы произведения»
[240]. В барочном художественном мире, пишет Н.Т. Рымарь, человек «не способен подняться над превратностями жизненных судеб, у него нет дистанции к страстям этого мира, он живет внутри этого хаоса, от одного мгновения к другому. Барочный человек живёт в «плену воображения», он ослеплён своим счастливым или несчастным уделом, он совершенно порабощён игрой изменчивых обстоятельств, его кругозор ограничен только ими»
[241]. Но на художественном уровне – это «осмысленный космос». И хотя размышления исследователя строятся на изучении западноевропейского барочного романа, но для нас принципиально важно то, что развитие и упрочение классицистической эстетики он связывает с вызовом барочной культуре. «Нормализующая система обуздания художественного своеволия, рационалистической регламентации языка, способов построения произведения преследует цель эстетического просветления и упорядочения хаоса жизни. Система правил классицизма есть система способов постижения и утверждения реальности мировой гармонии, упорядочения сознания личности. Но это делается здесь уже не на “вечностном” уровне, отсылающем к религиозным ценностям традиции, как это происходило в искусстве барокко, а на уровне земной действительности человека, путь которого окажется универсальной моделью и методом противостояния беспорядку и хаосу»
[242].
Устройство мира и человека у Феофана Прокоповича и его сторонников, современников-предклассицистов, базируется на философии рационализма (о чем писала В.М. Ничик[243]): да, действительность порой сложна, трудна, но благоденствие достигается трудом и разумным отношением к жизни и делу (Пётр неустанно говорит об этом, а его адепт – Феофан Прокопович – декларирует это в своих многочисленных словах и речах, пафос которых подхватывают Г. Бужинский, Ф. Кролик и другие ораторы Петровского времени). На смену барочному ужасу, смятению, упованию на загробную жизнь приходят спокойные, деловые отношения к действительности и к себе – человеку, способному и на мир повлиять, и себя изменить. Недаром один из лейтмотивов слов и речей эпохи – антитеза «было – стало» (о Санкт-Петербурге – ныне «каменном» и т. п.), но это замечательное «стало», это чудесное «ныне» – всё благодаря работе, труду (конечно, панегиризм литературной культуры был определяющим
