Кузнецкий мост
Маленькая поэма
Был Кузнецкий мост,
спекулянт,
прохвост.
Сразу после войны у Кузнецкого —
не осталось ни великосветского,
ни ямщицкого,
ни купецкого.
Да и я лет в четырнадцать не был прост —
выручал меня, правда, мой дылдин рост,
но во мне было мало детского —
больше риска шпаны молодецкого.
Не скажу, что был гол —
жмых глодал и глагол.
Я дрова за дрова
у соседей колол.
Стал Кузнецкий любимейшей из всех моих школ.
Я в барыги особенные пошел —
это книжные были барыги.
Открывался мне полуподпольнейший пласт —
Гумилев и Кузмин,
и неведомый Пяст.
Для мильтонов я был странновато грудаст,
ибо прятал за пазухой книги,
тяжеленные, словно вериги.
Торговал я Уилки Коллинзом —
«Лунный камень» тогда шел на ять,
да и Южным и Северным Полюсом
я вполне бы сумел промышлять.
Но однажды какой-то запуганный хмырь
подошел, озираясь
(как будто в Сибирь упекут его, если разыщут),
хрипанул мне сквозь шарф,
водку в душу вдышав:
«Есть Есенин…
Возьмешь сразу тыщу?»
Я нашел пацаненка
со мной одних лет
под веселенькой кличкой —
«Шкилет».
У него было трое сестренок,
и он был до прозрачности тонок.
Со «Шкилетом» мы живо за дело взялись —
за часок
разгрузили облупленный ЗИС.
В чердаке знаменитого Дома моделей
книжки спрятали мы от метелей,
и предстал перед нами,
подростками,
однотомничек тощий с березками.
От Есенина руки побаливали,
и себя мы стихами
побаловали.
А стихи были взрослые,
но и ребячьи.
Это было про нас
и про всех:
«Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег».
Посиневший «Шкилет»,
никакой не поэт,
позабыл свою книготорговлю,
и, светясь, будто в церковке сельской свеча,
вслух читал эту книжку, распевно мыча,
как рязанскую песню коровью.
На Кузнецком запахло выпасом.
Люди были изумлены:
«Неужели Есенина выпустили?»,
словно выпущен был из тюрьмы.
Я, страницы