А была ты красивой?
Я даже не знаю.
Но тебя сохранил,
суеверно колдуя.
Я останусь тем зеркалом,
где глубина ледяная,
заморозила нежно тебя,
навсегда молодую.
Мужчины женщинам не отдаются
Мужчины женщинам не отдаются,
а их, как водку, судорожно пьют,
и если, прости Господи, упьются,
то под руку горячую их бьют.
Мужская нежность выглядит как слабость?
Отдаться – как по-рабски шею гнуть?
Играя в силу, любят хапать, лапать,
грабастать даже душу, словно грудь.
Успел и я за жизнь поистаскаться,
но я, наверно, женщинам сестра,
и так люблю к ним просто приласкаться
и гладить их во сне или со сна.
Во всех грехах я ласковостью каюсь,
а женщинам грехи со мной сойдут,
и мои пальцы, нежно спотыкаясь,
по позвонкам и родинкам бредут.
Поднимут меня женщины из мертвых,
на свете никому не изменя,
когда в лицо мое бесстрашно смотрят
и просят чуда жизни из меня.
Спасен я ими, когда было туго,
и бережно привык не без причин
выслушивать, как тайная подруга,
их горькие обиды на мужчин.
Мужчин, чтобы других мужчин мочили,
не сотворили ни Господь, ни Русь.
Как женщина, сокрытая в мужчине,
я женщине любимой отдаюсь.
Изумрудины
Глаз твоих изумрудины
зеленее травы —
то сверкнут, то замрут они —
ни живы, ни мертвы.
Твои ноги великие —
ноги Дитрих Марлен,
оказались уликами
тайной дрожи колен.
Красоту не запрятавшая,
ты живешь, всех дразня.
Неужели взаправдашне
ты влюбилась в меня?
Мне любить тебя поздно.
Кто я – поезд? Перрон?
Ты уходишь, как поезд,
или я – это он?
И в Москве, и в Казани
быть красивой такой, —
это как истязанье
скользкоглазой толпой.
Хочет всю тебя улица
завалить на кровать,
ну а то, что ты умница, —
ей на это плевать!
Чистых глаз изумрудины,
так рискованны вы!
Где Базаровы, Рудины?
Лишь Раскольниковы.
Что карга-ростовщица,
испустившая дух!
От красавиц «тащиться»
слаще, чем от старух!
Всюду твари дрожащие.
Неужели они
станут власть предержащими
и над женщинами?
Мне так больно за родину.
Но, как будто в светце,
дышат