решили быть уволенными мы».
Малюсенькое «За» —
большого роста,
когда потом придется – и непросто —
за это головою отвечать.
Стихи писать —
не главное геройство.
Был высший подвиг —
подписать в печать.
Подписывали,
ручки изгрызя,
рисковые редакторы России.
Ну что же,
быть уволенным —
красиво
за «За»
и за красивые глаза.
Послание Вене Смехову
Двадцатый век – век всех веков.
Мы не избегли, Веня Смехов,
и непростительных огрехов,
и обольстительных грехов.
Распалась прежняя Таганка.
От стольких дружб нет ни следа,
и от предательства так гадко,
как не бывало никогда.
Нас выдавили в зарубежье
страх старости среди бомжей,
российской зависти безбрежье…
Но нет в искусстве рубежей.
Когда твоих студентов стайка
внимает смыслу пьес, поэм,
Таганка в США – хозяйка
и не расколота никем.
Нас не купили, не сломили.
В нас – наш Любимов
(не для всех).
И где бы ни были мы в мире —
Таганка там и Политех.
И все-таки, мой милый Веня,
мы в байках и самохвальбе
не доросли до откровенья
о времени и о себе.
Та сцена, где мы вместе встали
перед провалом черным в зале, —
последняя России пядь.
Все то, что мы не досказали,
никто не сможет досказать.
Меньшее зло
Кто варит варенье в России,
тот знает, что выхода нет.
Немножко колдунья, училка, поэт,
варений твоих обольстителен цвет,
но слезы в них прячутся злые.
Тебе от рождения счастия нет,
но есть ли оно у России?
Ты ожесточилась. Стал каменным взор.
Ты добрая? Злая? Загадка.
Ты вся – как на собственной шали узор,
и режешь, вздыхая несладко:
«Мне хочется меньшего из двух зол:
не хаоса, а порядка».
И я за порядок, но не затем,
чтоб жили мы, как неживые.
Неужто и вправду нет выхода тем,
кто варит варенье в России?
Ты русская – значит, одна из России.
Ты одарена, и не в меру.
Но в учениках и себе не убий
не в силу – в распятие веру.
А ты возмущаешься, как тебе жаль,
что, наши основы затронув,
от школьников «Как закалялась сталь»
теперь «заслоняет» Платонов.
Не должен никто