и республики,
как листья,
облетели со ствола.
Чьи-то лица опадают,
опадают ордена
и куда-то пропадают,
как пропала вся страна.
Где же ты,
одна шестая?
Гимн,
что больше не поем,
разве выдумка пустая
о величии твоем?
Оказалось,
что свобода
лишь для хапанья нужна,
что советского народа
нет,
а только племена.
Оказалось —
лишь мечтатель,
Брежневу меливший кий,
евтушенковский читатель —
тракторист ставропольский.
Не тоскует ли о пашне
этот,
изменивший век,
слава Богу,
не пропавший,
но опавший человек?
Почему в деревьях трепет?
От предчувствия чего?
Новый Девяносто Третий
спрыгнул со страниц Гюго.
И в два века расстоянье
не считается ничуть,
ибо противостоянье —
человеческая суть.
Люди флаг трехцветной масти
рвут,
хватая по куску,
и две власти,
две напасти
разодрали всю Москву.
Люди грязь ногами месят,
кровь месить уже хотят.
Заварушки любит месяц
по фамилии Октябрь.
Кровью он еще не хлюпал,
прыгнув некогда под рев
через три-четыре трупа
мальчуганов-юнкеров.
Но над бабьим батальоном
гогот пьяной матросни
был октябрьским эмбрионом
долгой будущей резни.
И теперь не без подвоха,
словно с бешенством шприцок,
вновь подсунула эпоха
этот месяц-месяцок.
И для заварушковеда
новый матерьял готов:
победителей победа
превратила во врагов.
Властью можно подавиться.
Не боясь такой цены,
в президенты хочет вице,
президент хотит в цари.
А чего Россия хочет?
Не молчи…
Шепни…
Ответь…
Но пугают вдовьи очи
нехотением хотеть.
И глядит она убито,
всеми позабытая,
у разбитого корыта
в зеркало разбитое.
И подите
разберите,
чего больше от кручин —
или трещин на корыте,
или на лице морщин…
Идут тринадцать работяг.
Что впереди?
Опять Гулаг?
Вся Русь,
где столько казнено, —
на Лобном месте казино.
Словно заплатки на портки
кругом ларьки,
ларьки,
ларьки.
Что