а то разыгрывая
дурачка.
А за поганцем,
горя румянцем,
одноразмерные два близнеца,
и оба – верные ленинца.
За ними красный, —
но не от убеждений,
а от приятных времяпровождений,
чуть с фиолетинкой,
как бурак,
рыбак-мормышечник,
здоровяк,
наколку синюю
не содрав
с мохнатой лапищи:
«Борис, ты прав!»
А рядом – гляньте —
ему не брат,
утробный анти —
демократ.
Он себя чувствует
как обворованный.
Он тоже временем татуированный,
и на одрябнувшей его руке,
как будто пробуя свои возможности,
то увеличивается,
то съеживается
товарищ Сталин
на мускулке.
Идет философ
по кличке «Филосо́ф».
От всех вопросов
он малость подусох.
Он презирает любую власть,
как негодяев,
и потайная его страсть —
Бердяев.
Но нынче в уличные музыканты
уходят Гегели,
уходят Канты,
а наш мыслитель,
видать, не зря
умней устроился —
в слесаря.
Тоскуя по Руси великой,
умом —
тунгус, поныне дикой,
похмельный «памятник» блажит,
что голливудская актриса
прокралась в Кремль, как будто крыса,
и ею в мозг царя Бориса
был вставлен электронный «жид».
А замухрышный слесарек
изрек:
«Уж лучше бы для слесарей
всех неплательщиков-царей
платящий вовремя еврей».
Мормышечник им заорал:
«Бориса нам послал Урал!
Он – глыба!
Он – гранитный надолб!
Нам на него молиться надо б!»
А Философ ему:
«Валюн,
лоб не разбей о сей валун!
Но коль Россия еле цела,
себя вините —
не Ельцина!
Нельзя свободочку
на Руси
хлестать,
как водочку, —
отрависси!»
Афганец буркнул:
«Свобода – тварь.
Не Ельцин —
доллар в России царь».
У монархиста-санузлиста
из морды выскочило злисто:
«Были Романовы,
была династия.
Теперь – кармановы
и педерастия…»
А