Мизес вращался в научных кругах Вены на протяжении первых трех десятилетий XX в. и в силу этого был хорошо знаком с проблематикой Венского кружка[191]. Не случайно его критика относилась к эпистемологическим обстоятельствам, связанным с априорностью структуры человеческого разума и понятием вероятности, и состояла в описании роли неопозитивистского движения в формировании ментальности, благосклонной к тоталитаризму, а также в упадке западной цивилизации. Он стал одним из первых, кто обратил внимание на пагубное влияние неопозитивистской культуры на социальные науки: на то, что недавно не без оснований получило название «трагедии политической науки»[192].
В основе критических возражений Мизеса лежал не анализ факторов, предопределивших успех позитивизма, а исследование разницы, существующей между естественными науками и наукой о человеческой деятельности. Он сосредоточился на позитивистской вере в то, что отсталость социальных наук объясняется отказом от использования методов естественных наук в том виде, в каком их кодифицировала «единая наука», с целью показать, что если действовать согласно этой вере, то результатом будет ухудшение того самого положения, которое эти меры должны были исправить. Поэтому науку о человеческой деятельности нельзя сводить к «панфизикализму». Итак, фундаментальная неспособность позитивизма и историцизма осознать новые возможности объяснения человеческой деятельности, открытые экономической наукой, сделала теоретические проблемы наук о человеке еще более запутанными[193]. Целью Мизеса было создать праксеологию в противовес социальной науке, рожденной из позитивизма; согласно Мизесу, центральной идеей позитивизма было отрицание «познавательной ценности априорного знания» и утверждение о том, что «все априорные утверждения являются чисто аналитическими»[194]. Источником его сопротивления позитивизму были эпистемологические соображения,