На закате, когда приподнятая над Доном радуга перекочевала к отдаленно свинцовеющей капусте, к ее дождевым установкам, попрощался со своим вязом и, закинув за спину рюкзак, по знакомому мне булыжнику неторопко зашагал к тому месту, где я сошел с автобуса. Место это, видно, не было свято, поэтому было пусто.
– Вы на автобус? Ушел он, последний в шесть часов ушел. Ступайте на Задонское шоссе, там на рейсовый сядете, – пропела, загоняя во двор корову, босоногая, пробежавшая мимо меня, сердобольная мамаша.
Задонское шоссе… Опять оно, Задонское шоссе.
Повернулся спиной к заходящему солнцу, оглядел широкую, далеко видную дорогу – и, особо не печалясь, двинулся к прикрытому жидкими осинами шоссе.
Полевая, покрытая набитой автомобильными шинами пылью увалистая дорога, даже не верится, что она навсегда рассталась с высветленными шинами тележных колес, что она никогда больше не осчастливит случайно оброненной конской подковой, что след пешехода стал на ней археологической редкостью. Впрочем, я заметил чьи-то одинокие пледы…
Так уж случилось, мы опять ехали вместе, только не автобусом, мчались на попутном грузовике, который остановился не ради моего рюкзака, скорее всего, ради лопушистого платья. Вряд ли стоит заглядывать в чужой огород, у меня своя дорога, свои дела, но я все же подумал о полыни, которая прилипла к губам моей случайной попутчицы, я чувствовал горечь этой полыни и не мог не предположить, что на берегу Дона что-то стряслось, что-то произошло…
Застучали, как дождинки о железо чуткой на всякий стук кабины тонкие, без маникюра, пальцы. Шофер нажал на тормоза, схваченные тормозами колеса жалобно взвыли и возле памятного мне сосенника остановились. Я не знал, что мне делать: ехать дальше в сторону Воронежа или сойти вместе со своей случайной спутницей? Сошел, поблагодарив шофера за тот ветерок, с которым он промчался по Задонскому шоссе. Ветерок долго не выходил из моей головы, и создавалось такое ощущение, что я все еще куда-то мчусь, лечу навстречь ощупывающим длинно вытянутый (с выбоинами) асфальт тоже куда-то мчащимся огням. И только сухой неумолчный треск кузнечиков подсказывал мне, что я стою на земле, на покрытой пылью дорожной обочине. Глянул на небо, все оно обложилось не такими яркими, но хорошо видными звездами, они такие же, эти звезды, какими я