Один человек решил… взять за меня ответственность на себя….
Лютер поморщился. Коюн внимательно посмотрела на него:
– Вы, полагаю, знаете, что такое унтергебен?
– Слишком хорошо, – кивнул Лютер. «Интересно, откуда?» – подумала Коюн, и вновь мысленно поставила отметку. Пока еще размыто, через тусклое стекло магического шара, у нее стало вырисовываться некое впечатление о том, что произошло. К сожалению, она не сильно внимательно читала личное дело Лютера в тех аспектах, что его лично не касались, выходит, зря.
– Мой рангхохер был внимателен и терпелив, – продолжила она. – Конечно, имплантат давал ему некий контроль надо мной, но он позволял мне быть самой собой. И я не менялась. Я продолжала противоречить и по-прежнему считала свободу неотъемлемой ценностью человек. Запертая в клетке собственного тела, я оставалась диким зверем и видела по ночам лес, в котором выросла.
– Вы говорите красиво, – задумчиво сказал Лютер. – Если, конечно, это не сказка для наивных мальчиков.
Коюн подалась вперед, и открыла рот, демонстрируя шрам на десне на том месте, откуда вышел имплантат. Довольно большой неаккуратный рубец невозможно было спутать с чем-то еще.
– Незадолго до 03ЕА мой рангхохер убедился, что я неисправима, – сказала Коюн. – Мне не место было в Нойерайхе, но и на Дезашанте тоже – Дезашанте – это место, где исправляют, а не изолируют или уничтожают. Ликвидировать меня было незачем – никакой угрозы тому, что Вы называете Системой, я не несла. И меня отпустили. Удалили имплантат, выпустили из Моабита, более того – мне перечислили сумму, достаточную, чтобы покинуть страну.
Лютер отвернулся:
– Я Вам не верю.
– Почему? – спросила Коюн.
– Если бы все было так, Вас бы здесь не было, – голос Лютера сделался глухим, словно он зажимал себе рот.
– А я здесь, – ответила ему Коюн. – В рассматриваемом статусе. И, признаюсь, мне все равно, какой у меня статус. Более того – по некоторым причинам, я, скорее всего, и останусь в этом статусе надолго.
– Почему? – удивился Лютер. – Вам доверяют проводить допрос, выносить решения о… хм, о судьбе других, но не делают при этом гражданином? Я бы понял, если бы Вы занимались этим ради характеристики – многие унтергебены и раухенгестеры за характеристику готовы быть хоть палачом, хоть пытчиком. Но зачем Вы этим занимаетесь, если не ради свободы?
– Просто потому, что кто-то должен этим заниматься, – пожала плечами Коюн. – А я, смею надеяться, лучше других понимаю тех, кто занимает то место, которое когда-то занимала я. И мне не нужен никакой статус. И свобода не нужна – просто потому, что никакой свободы не существует. Мы принимаем решения под воздействием обстоятельств – разве это свобода? Я могу уйти из Моабита, я могу уехать из Нойерайха, но где я буду свободна от голода и жажды? От сна и желания оказаться