Я залпом выпиваю шампанское, хоть и позволено мне было сделать только два глотка, с хлопком ставлю бокал на поверхность стола и убегаю из дома. К лестнице, на улицу, на свежий воздух. Бегу и мои волосы треплет слегка прохладный ветерок, а от высоток-стекол отражается закатывающееся солнце, и я дышу-дышу-дышу, пытаясь надышаться, но все не то…
Почему я не могу быть такой как все? Почему в моей голове возникают непохожие на других мысли? Почему я это чувствую? Почему мне мало того, что мне дали? Почему мне здесь так тесно, и откуда я взяла, что может быть свободнее, чем есть? Почему я родилась? Почему, мне просто не уснуть?
Я сижу на зеленой лужайке под деревом. Это наше с Ники место. Среди стеклянных спальных блоков Констеллы найти такие островки стало совсем сложно, но они все еще есть и дорого ценимы детишками, которые почти не знают свежей травы на ощупь. Мы выросли в стеклянных многоэтажных блоках и, если честно, хоронят нас также, в многоэтажных блоках глубоко под землей. От зеленого мира, когда-то окружавшего нас в двадцатом веке теперь уже, по слухам, мало что осталось… А то, что удалось сохранить – на вес золота. В те моменты, когда заканчиваются рабочие смены, зеленые лужайки заполняются кучей людей, и если наблюдать за ними со стороны, мне иногда даже становится грустно. Потому что, что мы имеем? Только этот день. Этот миг. Этот момент. Все остальное принадлежит Великому Союзу…
У нас с Ники есть свой дуб. На нем мы даже нацарапали свои имена. Прямо здесь под дубом мы решали с ней многие вопросы и приходили к единому мнению по поводу того, как нам быть и что нам делать, какого мнения придерживаться и кого опасаться, ощущая себя взрослыми, имеющими право и возможность повлиять на ход истории.
Июльское солнце все еще высоко и обжигающе даже на закате. Я задираю повыше рукава рубашки, чтобы моя кожа немного сгорела. Я совсем бледная, хоть и живу в прозрачных стенах, сквозь которые солнце проникает без спроса. Но, говорят, через стекло загореть нельзя. Что же, я проверяю это на своем опыте уже восемнадцать лет, они правы – на моей светлой коже проглядывают голубоватые ниточки вен.
Я держу в руках хрустящий бумажный пакет, еще таящий в себе тепло пончиков с сахарной пудрой. Он немного потемнел от жира в нескольких местах, но от этого ценность его содержимого не становится меньше. Когда я думаю о первом укусе, у меня сводит скулы от воображаемого сахара на языке, слаще всего, что я когда-либо ела. Но я не смею приступить к еде, покорно дожидаясь Ники. Это наше правило. Всегда делиться между собой и съедать что-то такое вкусное вместе. Поэтому я жду Ники, чтобы разделить с ней этот момент радости. Я когда-то не могла себе позволить маленькие радости, хоть и сильно хотелось. А когда ты маленький, тебе постоянно хочется попробовать то, что пестрит на вывесках и отчего рот наполняется слюной, стоит только представить, как ты кладешь это на язык. Горячие, обволоченные в белейший молотый