Она осталась одна и долго сидела, задумчиво глядя через боль-
шое окно кафе на улицу, но не видя того, что там происходило.
– Почему он не подготовился? – задавалась она вопросом. —
Или это были только слова? Слова, призванные служить тому же,
чему служит макияж – создать таинственный образ, приукра-
сить действительность, создать впечатление; через эти слова
создать о себе впечатление умного, образованного, заботливого.
Как человек хвастливый он хотел только казаться, но не быть,
набрасывая на себя макияж слов; он меня возвышал, чтобы воз-
высить себя, он меня воспевал, чтобы пели о нем. Он казался,
и остался кажущимся. А я стала, я вылепила себя вновь…
Она поднялась, заплатила за эспрессо, пошла к выходу и опус-
тила розочку в мусорный контейнер. Теперь она знала. Ей нужен
тот, кого любовь обязывает, кого любовь поднимает, развивает,
дает ему крылья, обогащает и возносит, кого делает интересным
и любознательным, кому она раскрывает глаза, делает сердеч-
ным и внимательным к миру…
Часть 2
Портрет
мы выходим из тьмы, чтобы кануть во тьму…
Омар Хайям «Рубайят» (1048–1131)
Граница между светом и тенью – ты.
Станислав Ежи Лец (1909–1966)
художник брел домой; в ночном тихом воздухе отчетливо
были слышны его тяжелые, шаркающие шаги. Его немного
шатало от выпитого с друзьями, он был раздражен и бормотал
что-то про себя. Он ушел от друзей из ресторана, где они до-
вольно часто собирались, чтобы поговорить обо всем, исключая
искусство, о нем не было принято говорить на хмельную голо-
ву, о нем нужно говорить только серьезно и глубоко. Но вопрос
Генриха его обозлил: «Почему ты, Мати, пишешь посредствен-
ные вещи?» Этот вопрос среди легких тем и легкого хмельно-
го тона прозвучал неожиданно серьезно, не в тон, не во время,
не к месту. И если бы он исходил от кого-то другого, от знаме-
нитого Рихарда, например, он бы отшутился, но вопрос задал
Генрих, который был еще малозначащим, как художник, и са-
мым молодым членом их дружеского круга, его вопроса можно
было даже не заметить, но Матиас заметил и оскорбился. Даже
этот юноша заметил, что я стал рисовать посредственно, поду-
мал он с раздражением, поднялся и пошел прочь, домой, по ноч-
ному городу, залитому ясным лунным светом, хмельной и раз-
драженный. «Почему? – спрашивал он себя. – Когда я съехал
на писанину посредственных картин?» Сам не заметил, и дру-
зья тактично молчали. Только этот начинающий художник, еще
юноша, честный и открытый, заметил и не посчитался с его сла-
вой, его именем, спросил и даже, похоже, ждал ответа, смотрел
выжидательно…
Матиас