последний из честных дантистов. Оливер Перл

на это, время от времени любил освежать его память, напоминая ему, что он – ничто. Но несмотря на это, а скорее именно по причине таких взаимоотношений Шуркин оставался любящим и преданным сыном, без устали сеявшим семена любви в сердце своего папы, которое, несмотря ни на какие старания с его, Шуркина стороны, оставалось давно и безнадежно заасфальтированным. Другая же сторона отцовского сердца процветала, обращенная в сторону младшего брата Лёни, у которого тоже были сомнения в своей значимости в этом странном мире, особенно очевидные в сравнении с кажущейся здоровой самооценкой его старшего брата, чья несомненная, пусть и мелко-водная популярность, могла кому угодно испортить жизнь. Но наслаждаясь ею, Шуркин придавал ей куда меньше значения, чем вниманию со стороны родителей, сосредоточенному исключительно на Лёне, которому, как и полагается в подобных ситуациях, оно было просто безразлично. Если разница между братьями в объеме получаемой ими родительской любви была заметна и раньше, то после того, как Лёня женился на хорошей еврейской девочке с традиционными еврейскими понятиями, которые каждая еврейская мама мечтала видеть в своей невестке, и после того, как у них родилась одна дочка, а потом и вторая, их старший сын стал для них не более чем тем самым первым блином, который, как пелось в песне кроме как комом, никак не выходил.

      Стояли последние дни августа 2001 года, и городки, разбросанные по обеим сторонам автострады 101, лоснились от жары. Запах коровьего дерьма умолял замедлить скорость, но я высоко ценил пунктуальность, когда дело касалось группового секса, и, кроме того, Шуркин просил пронестись через запах как можно быстрее: в отличие от меня он был типичным горожанином и подобные есенинские отступления от привычной для него урбанистической ольфакторной палитры были ему чужды. Были еще и ограничения во времени; он периодически звонил отцу и брату, но ни тот, ни другой не отвечали. Он позвонил ветеринару, и его помощница сказала, что Арчи минуту назад отвезли в операционную. Шуркин с грустью вздохнул и спросил, красивые ли у Нимф ступни.

      Она жила в мобильном доме в двух километрах от Новато. Горстка детей играла перед домом, когда мы подъехали. Мы вышли из машины и замерли, дабы дать вселенной возможность нами полюбоваться. На Шуркине был черный костюм от Hugo Boss, черная футболка от Versace и очки в серебряной оправе от Guiltier. Его черные туфли от Kenneth Cole сверкали с гордостью, соперничавшей лишь с гелем на его голове. Его бородка была аккуратно подстрижена, и ее хозяин обливался потом. На мне был черный костюмчик от малоизвестного дизайнера-трансвестита Джозефа Дюранго, на показе у которого я однажды участвовал.

      Мальчик и девочка, оба лет шести, вбежали в дом с криками: «Мама! Мама! Доктора приехали!»

      Стройная девочка лет семнадцати прошла мимо нас и проследовала за ними в дом.

      – Келли, я же тебя просила взять детей, – прозвучал голос Нимф.

      – А Келли