– Ой боже, ой… Да, да, вот так! Еще нет! Глубже! А-а-а…
Через палку я чувствовал биение Сноузиного тела на полу. Она лупила по нему руками, и ногами, и коленями. Она все дальше уползала от меня, очевидно, пытаясь слезть с палки, но ей это не удавалось, и она тащила меня за собой. Потом я услышал звук разбитого стекла. «Накрылся электрический камин», – подумал я. В этот момент зажегся свет.
– Tы не Григорий, – прозвучал голос над моим ухом.
Я повернул голову в направлении голоса и увидел бабушку в бигудях и норковой шубке. У нее во рту теперь были протезы.
– Нет, – признался я.
– Кто ты?
– Я его сын.
– А где Григорий?
– В Мексике.
– Что он делает в Мексике?
– Купается в океане.
– Один?
– Нет, с мамой.
– Как зовут твою маму?
– Инна.
Она развернулась и направилась к дверям.
– Ты очень громко стучал по полу, – сказала она, не оборачиваясь. – Я думала, что-то случилось. Заканчивай все это. Я так не смогу уснуть.
Я проследовал за дамой и закрыл за ней дверь на замок, затем пошел в туалет и помылся. Я взял рулон бумажных полотенец, жидкого мыла, чайник с теплой водой и большую салатницу.
Сноузи не двигалась. Я аккуратно высвободил из нее палку и тщательно все помыл. Я прислонил Сноузи к дивану и лег на него с закрытыми глазами. Вскоре я услышал мычание у себя под подбородком и, приоткрыв глаза, увидел устраивающуюся на мне Сноузи. Все тело ее дрожало. Я попытался высвободиться, но она с яростью в глазах прыгнула на меня и ухватилась руками за диван.
На время меня не стало. Я отправился в недолгое путешествие через огромные неисследованные просторы посткоитального восторга, требующего абсолютного одиночества, к которому Сноузи, увы, не питала ни доли уважения. Сноузи была ненасытной, и мы повторили то же самое опять, и опять, и опять. Последние три «опять» как-то слились друг с другом и ничем особым не закончились. Пиноккио был мертв. На его месте сейчас находилось что-то странное, вызывавшее в душе моей горькое сожаление. Это «что-то» болталось вверх и вниз, как потерпевший крушение моряк в открытом море. Редко и без всякой надежды он выпрямлял свою пожеванную шею, приоткрывал свой слипшийся глаз в поисках желанного берега или корабля. Все это время Сноузи теребила его, плевала на него, садилась на него и умудрилась громко кончить восемь или десять раз от своей руки, потом от моей руки, потом от куриной лапы. Лишь иногда я просил ее не стучать по полу, но она меня не слышала.
Я потерял ощущение времени. Вести ему счет мне помогали разве что диски, которые что-то побуждало меня переставлять. Шуберт, Глинка, Брамс были волокнами, сплетенными в невидимую ленту, соединявшую меня с любимым недостижимым