Дверь приоткрылась, и дама непонятного возраста в бигудях и норковой шубке вошла в комнату.
– Григорий! Я принесла тебе морковный пирог, – сказала она и проследовала в кухню. Она была босиком. Я ее видел раньше, но сейчас она выглядела иначе.
Я услышал, как открылась дверца холодильника. Ага, понял! В тот раз у нее во рту были протезы, не позволявшие губам проваливаться внутрь рта. Дверца холодильника захлопнулась, и дама вышла из кухни.
– Привет, Инна, – прожевала она, глядя на Сноузи.
К моему счастью, Сноузи помахала даме рукой. Норковая шубка бабушки была расстегнута. Под ней ничего не было. Ее лобок был полностью выбрит, и левая грудь торчала остро и весело. Ей было около восьмидесяти годков. Она выплыла в коридор и прикрыла за собой дверь.
Между тем, тело Сноузи начало оживать. Изловчившись, она разжала мои зубы и высвободилась. Обретя долгожданную свободу, Сноузи вскочила на ноги и, повернувшись ко мне, ловко вправила мою челюсть обратно в череп. От боли мое лицо, верно, напоминало дулю. Глаза Сноузи блестели.
– Челюстно-лицевой сустав? – спросила она.
С этими словами она сняла с себя платье, обнаружив еще три татуировки и две груди.
– Можешь делать со мной что хочешь, – сказала она торжественно. – Но с одним условием.
Здесь она сделала паузу. Ее слова звучали будто взятые из сказки. Я лишь надеялся, что мне не придется переплывать через семь морей.
– Мне в рот не кончать, – твердо заявила она, шаря у себя в сумке.
Спустя минуту ее ручки сжимали зеленую библиотечную карточку, которой она принялась крошить мелкие белые кристаллики на кофейном столике. Затем она скрутила пяти-долларовую бумажку и, вставив ее себе в ноздрю, очистила столик. Она сдавила пальцами ноздри и умчалась в ванную.
В родительской спальне я обнаружил коллекцию лучших произведений Моцарта, Баха, Бетховена, Вагнера. Я смотрел на эти имена с внезапным религиозным благоговением. Они были великие, но знал я о них немного. Моцарт был самым современным из композиторов, у Бетховена было обсессивно-компульсивное расстройство, Бах был глухим…
Когда я вернулся, потерявшаяся в своих мыслях Сноузи сидела голая на корточках и теребила соски.
Моя задумчивая куртизанка! Ради этого я и жил – ради такой вот приблудившейся кошки, выпутавшейся из своей дневной паутины забот и одежд, готовой быть сожранной моим близоруким внутренним ребенком. Ее лицо, лопатка, копчик пополнят мою коллекцию таких же, похожих, но других, на главной полке запыленного серванта моей памяти, по которой я буду вслепую шарить, будучи немощным, прикованным к постели стариком.
Я вставил первый диск. На нем было написано: Beethoven 9th, mass.
Губы Сноузи были водянистыми. Она укусила меня