– Что же в нём такого страшного, – проявляла любопытство Миледи.
– Да это он из-за дочери. Жена у Сухобокова очень уж страстная женщина. До сих пор успокоиться не может.
Семён Матвеевич поковырялся в тарелке, выудил веточку базилика и отправил её к себе в рот.
– Сухобоков в женском вопросе и раньше был не силён. А через пару лет совместной жизни – и вовсе обмяк. Дочь закатила отцу истерику, а тот закатил зятю ультиматум. Если дочь так и будет дальше ходить неудовлетворённая, он даст Сухобокову коленом под зад. Коленом под зад Сухобоков ещё бы принял, а уехать из Москвы ему гордость не позволяла. Он решил проблему как комсомолец-общественник. Стал водить к ней своих друзей. Вашему покорному слуге тоже не раз довелось исполнять его супружеские обязанности.
Миледи хмыкнула, но ужин свой не прервала. В отличие от неё, Семён Матвеевич к нему так и не приступал. Язык его уже заметно заплетался, но ещё продолжал шевелиться:
– А потом он сообразил, что это же Эльдорадо. Для людей, знающих толк в женских прелестях, жена Сухобокова – это клад. Он стал знакомить её с нужными людьми, а уж она-то укатывала их по полной программе.
В очередной раз, приложившись к бокалу, он смерил помутившимся взором фигуру Миледи, сидящую рядом на стуле и продолжил:
– Даже те, кто не был силён по этой части, не могли устоять. А потом делали всё что возможно, чтобы загладить перед Сухобоковым свою вину, не подозревая, что сам Сухобоков обо всём знал с самого начала. И все были довольны.
– Он что же, и Грачу её подкладывал?
– Нет! Грачу он сам вместо жены отрабатывал. Натурой.
– В каком смысле?
– Да в самом прямом! Грач, когда выпьет, любил вспоминать своё прошлое, когда он зарабатывал на хлеб санитаром в психлечебнице. А все свои навыки он демонстрировал неизменно на Сухобокове. Чем-то он его вдохновлял. А может, напоминал тех давних пациентов. Однажды даже клизму ему ставил. С большим успехом. Всего за пятнадцать минут Сухобоков стал трезвым, как стёклышко.
– А как же Грач ректором стал?
– По рабоче-крестьянской линии. Отец-то у него спился, а дед – тот забойщиком был.
– В шахте?
– Да нет, на скотобойне. А в пятидесятые годы, когда начали чистить медицину, он со своей биографией точно в масть попал…
Уже давно остыл ужин, на две третьи опустела бутылка коньяка, а Семён Матвеевич говорил и говорил. Слова давались ему всё тяжелее и тяжелее и всё с большим трудом срывались с языка. Слова несли воспоминания о давних событиях, о стране, которой уже нет, и о людях, которые пережили распад империи, смену тысячелетия и полное до основания разрушение былых моральных устоев. Казалось, что эти слова принадлежат вечности, но в замкнутом мирке квартиры Миледи у них не было ни малейшего шанса выжить. Пролетев всего несколько метров, они умирали, поглощённые невероятной толщины стенами дома старой постройки или такими