Голос Гретты нарушил покой.
– Молодежь, выпить никто не желает? – предложила она.
Немного везения уже в кармане.
– Я должен разобраться в фотоаппарате, – отнекивался Роман.
– Эх, была не была! – выпалил я. – Все-таки дебют, да и для нужного настроя не повредит. Верно?
– Наш человек! – похвалила Гретта. – Мы с Викой сидим у меня в кабинете, это сразу за распахнутой дверью Руднева. Приходи.
Я задержал дыхание, минул Рудневское обиталище и оказался в кабинете Валей. А там фрукты и камамбер. Гретта разлила виски и произнесла тост:
– За встречу!
Мы выпили. Я уверенно вливался в коллектив и был, между прочим, этому рад.
Валей сыпала наставлениями:
– Слушай, Боря, меня, и все будет в порядке.
– А меня? – кокетничала Вика (такая, видать, привычка).
– И тебя. Давайте еще по одной.
На этой благостной ноте неожиданно явился Хиникин.
– Это что такое?! – пищал Андрей Витальевич.
– Ну… – растерялась Вика. В руке под столом она держала на половину опорожненную рюмку.
– Без «ну»! – крикнул редактор. – Ручки предъяви, пьянь!
Вика зажала рюмку между ног и вытянула руки.
– Ноги раздвинь, дрянь! – приказывал Андрей Витальевич.
В Светловой взыграла женская гордость.
– Андрей, ты чё?!
Но церемониться Хиникин не стал. Он ловко вырвал зажатую между Викиных ног рюмку, брезгливо сморщился и выплеснул содержимое в цветочный горшок. Гретта хрюкала от смеха:
– Вот она тебе и родила.
– Я тебе рожу! Поувольняю всех нахер! Портите мне Борю, стервы!
Андрей Витальевич распахнул окно и выкинул нашу бутылку. Снизу послышался звон бьющегося стекла. Я почувствовал что-то вроде неразделенной любви. От ярости Хиникин тяжело дышал. А Гретта, пользуясь случаем, попыталась направить начальственный гнев в выгодное для себя русло:
– Андрей Витальевич, коль уж ты зашел на наш огонек, скажи этому Рудневу, чтобы не курил в кабинете. Заебал своей вонью. А лучше пересади его нафиг. Эта смесь табака и пота… Невозможно творить!
– Валей, вот когда откроешь вон там, – Хиникин указал на окно пальцем, – свой чум, тогда и будешь диктовать порядки! А тут командую я!
Глава 9.
Дорогу освещали редкие и неимоверно тусклые фонари, а на дворе – полярная ночь. Под ногами скрипел утрамбованный пешеходами снег. Я несколько раз поскользнулся и больно упал. Наконец показались двери администрации Нарьян-Мара, безвкусной коробки из красного кирпича. На другом конце площади стоял укутанный в гранитный френч Владимир Ильич Ленин. Вождь протягивал руку в сторону мэрии, будто горделиво просил милостыни. Причем просил, надо заметить, по всем, что называется, правилам – неподалеку, примерно в ста метрах от монумента, высился бревенчатый храм.
В актовом