Степану надо бы уйти от соблазна, не видеть сатанинские игры, но какая-то неведомая сила и что-то знакомое в фигуре полуобнаженной девки удерживало его. Но он-то, он тоже хорош! Видна лишь кудлатая голова с бородищей. Лапает её груди, целует. Не сон ли это? Нет, все наяву!
Давно уж, еще несмышленышами-мальчишками они с соседом Генкой бегали смотреть сквозь кусты одевающихся девок на берегу после купания. Тогда было жгучее любопытство и только…
Теперь он узнал ее, Лизавету. Так близко её манящий смех. Но кто же с ней? А тот вдруг выпрямился и потянулся за конфетой, развернул её и сунул в открытый рот Лизавете… «О, господи!» – закрыл себе рот рукой Степан. «Нет – нет! Не может быть!» А её игривый голосок тихо, почти шепотом:
– Умасливаешь? А не боишься чистилища, женишок? – спрашивала она и с дразнящим смешко́м брала в кулачок его бороду. – Всю подергаю! По одному волосику… А без бороды – в рай не пустят!
– Покаюсь – пустят, ягодка сладкая моя! Не греша, не спокаешься. Хы-хы! – удивительно знакомым рыком отвечал «женишок». – Избранника божьего пустят! Твой грех – мой грех! Ежели сговорчивей станешь, спину в поклонах сломаю, лоб расшибу!
– Молись и кайся! Прежде чем лапать, молись и на подарки не скупись. А то сунул конфетку, и будто ладно. Ты потряси кержачков – они податливы…
– Грешен, каюсь! Оказия должна быть! Есть кое-что и для тебя…
– Не Степка ли привез?
– Приехал? Дрыхнет поди! Как бы оплошки не вышло…
Сомнения больше не было – дядя Миша. Он – начетчик, наставник и учитель, отец Михаил. Час назад Степан не обратил никакого внимания на Лизавету, но теперь, сто́я за дверью, воспылал к ней желанием, и дядю готов был бить и душить в приступе ревности. Не скрипни вдруг дверь, Степан бросился бы в молельню. Боясь быть обнаруженным, он скаканул по лестнице в темноту столярки и замер, прижавшись спиной к стене.
Лизавета мгновенно соскользнула с коленей «женишка» и, вильнув гибким станом, подошла к двери, прислушалась. Затем легко проскочила по ступенькам и медленно пошла по столярке, поведя рукой по шершавой стене. Ощупав стену, она коснулась лица парня. Хотел схватить её, стиснуть, но неожиданно и громко, с издевкой она произнесла:
– Кошка! Блудня…
Опомнился Степан только под утро. Накрывшись с головой одеялом, он не сомкнул глаз. Перед ним маячила полуобнаженная Лизавета, и голос её звенел дразнящим смехом: кошка! Блудня! Кошка блудня! Он до рассвета тешил себя ожиданием – не могла же не узнать его, и вот придет, начнет оправдываться… Затем он начал гадать: когда, зачем и каким образом оказался здесь отец Михаил. «Не прелюбодействуй!» – учил он, но сам-то? Как же? Ты же был другим, сызмальства твердил нам всем: и Соне, и Маньке, и мне с Лаврухой, Генке, Инокентию о воздержании от светских развлечений, от плотских утех, о жестокой каре за пьянство, за грехопадение! «Кошка, блудня!» «Не греша не спокаешься!» А как понять слова твои: «Похоть плоти – похоть очей твоих!», «Гордость житейская