– До гостевания ли? – сползла с лежанки Пелагея Петровна, – ни полов подмести, ни попить подать…
– Чего бабке Дарье на печи лежать, подмела бы полы, – возразила настойчивая сноха. – Одна обуза тебе ребенок малый!
– Глухая бабка-то, как пень. Пока дозовешься – полдня пройдет…
Уломала все-таки, увезла на недельку несмышленыша Соню. «Ну ладно, мне бы только встать», – думала Пелагея Петровна, гладя по вихрам полуторагодовалого Степку.
Стоял май, по совету бабки Зайчихи Алексей Поликарпович наставил в муравейники полдесятка пустых бутылок. Что уж там потом колдовала Зайчиха с копошившимися муравьями в бутылках, одному Богу известно. Но приготовленное из них притиранье с резким запахом – хоть из избы беги! – помогло Пелагее Петровне. Она сожгла палку-костыль. А тут Лаврентий родился, затем Степан, Марусенька. Жизнь в доме Молчановых текла своим чередом: заботы, печали, короткие радости. Словом – было бы счастье, да дни впереди. Какое уж счастье, коли старшая дочь незаметно отбилась от дома, как птица от стаи. Погостит недельку-другую, да опять к тетке Ольге. А Волковы и рады. Им что? Своих ребят у них сроду не бывало, вот они и забавлялись чужим ребенком, сманивая её разными подарками.
В шесть лет Волковы приставили к Соне черницу – монашку из Знаменской обители, чтобы учить «благочестию», читать и писать. К двенадцати годам ученица превзошла свою наставницу, о чем та не переставала удивляться: «Куда уж мне – самого секретаря консистории8 за пояс заткнет…» И сбежала от Волковых черница, не успев ответить на множество вопросов.
А в пятнадцать лет хозяин доверил ей доходы-расходы в книгу набело переписывать, да скоро опомнился, заметив, что племянница не по годам сметлива. И отослал Соню на помощь к тетке – по женской части. «Бабье дело – горшки и тряпки, а деньги я сам считать умею», – думал он, ссыпая в потайное место ловко приобретенную у горщиков пригоршню разноцветных камушков, нуждающихся в огранке.
Пелагея Петровна тайно утирала слезы с глаз и молилась, чтобы возвратилась блудная дочь в отчий дом. Алексей Поликарпович, муж её, ворчал:
– Разнюнилась! За хвост не удержала, дак за гриву не хватайся! Сама виновата. Теперь хоть лоб расшиби…
Он был не прочь вернуть Соню, но имея корыстную цель, рассуждал по-своему. Парни растут, не успеешь глазом моргнуть – в солдаты поспеют. Истый же христианин кроме креста на гайтане – ни на шапке, ни на плечах – не должон никаких знаков носить. Ближе к заводу надо пристраивать. С казенного заводу не забирают. Шуряк-то любого чиновника с потрохами купит. А потому не надобно его булгачить и трезвон подымать. Пусть Сонька и живет там. Рано ли, поздно ли – все одно из дому выпорхнет. Не зря говорят, отец с матерью девку для других ро́стят… Вот и брат советует.
Таня и Соня были ровесницами. Учительница бывала в доме Молчановых. Случалось, подруги впрягались в помощь к вечно занятой Пелагее Петровне: то поливали капусту, нося воду на коромысле из Миасс-реки, то склонялись