Половина двенадцатого. За окном послышался негромкий шорох мягко подкатившего автомобиля и через несколько минут в дверь постучали. Коротко, отрывисто, в два раза, – тук-тук, пауза, тук-тук-тук. Мать. Удар ногой. Не одна.
Маша, схватив в охапку перину и нитки со спицами, ловко пронырнула в комнату Кошкина. Генка задвинул за ней шкаф, я направился к двери.
– Уф, ноги промочила, – стряхнув зонтик, мать быстро заскочила в дом, спасаясь от холодных капель дождя.
– Мерзнете, братцы? – поглядывая на одеяло, накинутое на мои плечи, ввалился вслед за ней весело улыбающийся Женька, – собирайтесь. Похороны смотреть поедем.
– А ты, мама, зачем ногой стукнула?
– Немец-водитель в машине сидит. Мало ли что, вдруг в дом запросится. Не дай Бог, Машу увидит, – ответила она, вытаскивая из шкафа черный траурный платок, – всем работникам управы велели на панихиду явиться. Панов Сциборского и Сеныка хоронят. Возле Преображенского собора. Генрих Францевич машину дал за траурным платком съездить. Если хотите, поехали тоже. Только зонтик второй возьмите.
– Поехали, поехали, – бодро поддакнул Женька, – на улице теплей, чем в доме. И персональный кюбельваген уже под окнами стоит.
– Нам бы Казика дождаться, – неуверенно ответил я, – он к десяти часам должен был прийти. А сейчас почти двенадцать.
– Он, наверное, со Степаном. Дядя твой краску где-то достал, зеленую. Они с Казиком забор покрасить хотели. А тут дождь. Наверное, у них ночевать остался, – предположила мать, – может они уже возле церкви. Степан похороны не пропустит.
Пока мы с Генкой собирались, Женька, постучав в шкаф, поболтал через стенку с Машей, мать надела новый, почти неношеный плащ, купленный еще до войны и, наконец, по одному выскочив на улицу и забравшись в машину, под звуки барабанящего по брезентовой откидной крыше дождя, мы покатили в церковь.
Смешиваясь с шумом падающих капель, послышался мягкий колокольный перезвон со стороны Преображенского собора. Богослужение, разрешенное немецкими властями и ознаменованное крестным ходом, возобновилось всего несколько дней назад и церковные колокола после двадцатилетнего молчания запели вновь, создавая новую ранее мне незнакомую мелодию, умиротворяющую своей спокойственной монотонностью. Такую я не слышал никогда.
Несмотря на непрекращающийся дождь, все пространство возле церкви было заполнено собравшимися на похоронную процессию траурно одетыми людьми. Тела уже были опущены в выкопанную возле входа в собор могилу, и длинная вереница выстроившихся в скорбную очередь мужчин и женщин, прощаясь с усопшими, ползла вдоль нее, наполняя, горсть за горстью, мокрой землей.
Мать взяла меня под руку и, укрывшись зонтом, мы пристроились в конец медленно продвигавшейся толпы мрачно настроенных горожан.