Но еще ни о чем не подозревающая, я бегу здороваться с замерзшей речкой, с лесом за рекой, с покрытыми снегом пожнями. Моя бы воля – не покинула бы этот край. Но отец после окончания школы настоял: нечего в этой глуши делать, кроме как навоз месить или сучья обрубать на лесоповале; детский сад и школу закрыли. Деревня обречена…
Вглядываясь в песчаное дно проруби, удивляюсь: как же с каждым годом мелеет, высыхает река под толщей льда, приходится заступом углублять дно в проруби, чтобы зачерпнуть воды. Бедная речка. Сколько же леса вырубили в верховьях ее, сколько штабелей сплавили по ней весной. Высохли питающие ее ручьи. И вот, обескровленная, засыхает, безмолвно страдая. Дальше – больше… Судоходная прежде Сухона, в которую впадает наша речушка, сохнет, вот-вот закроется речное судоходство. А какие красивые были в Великом Устюге берега с видом на нее…
Наносив воды в баню, затопила каменку и принялась наводить порядок в избе, дожидаясь из магазина маму. Как же я люблю ее – порой такую далекую, грустную, молчаливую, с навсегда поселившейся печалью в глазах. Думаю: неужели это все из-за самой старшей моей сестры Капы, которой я совсем не помню? Мне же было всего два года, когда та умерла от порока сердца. Капе исполнилось 18 лет и схоронили ее, как божью невесту.
Незадолго до смерти мама призналась:
– Стою возле выкопанной могилы, а вы – четверо, мал-мала меньше, рядом, да в животе семимесячный ребенок, и думаю: всех бы вас за Капоньку-то Богу отдала, столкнула бы в яму, лишь бы она воскресла…
Помню, не по себе стало от этих слов.
Сдержанно радуясь моему приезду, мама хлопочет по дому, а мы с двоюродной сестрой идем мыться в баню, чтобы вечером успеть на танцы.
Возвращаясь из бани домой, гляжу: все дорожки, разметенные мной от снега, испорчены. Трактор почему-то проехал мимо крыльца, разворотив сугробы, везде натрясено сено. Сердясь, открываю дверь в избу и вижу старшего брата Толика, исподлобья уставившегося на меня.
– Здравствуй, Толик, – здороваюсь радостно.
В ответ – молчание. Недоумевая прохожу в комнату, где сидят, застыв, как на фотографии, положив руки на колени, соседи – дядя Проня и тетя Лида.
– Здравствуйте, – приветствую их.
Но они тоже молчат. Поворачиваю голову влево и вижу прямо на полу лежащего отца, под головой фуфайка. Будто спит. Присев, глажу холодный лоб, крепко закрытые глаза. Все поняв, медленно встаю и иду на кровать. Свернувшись калачиком, тихо плачу. Рядом садится мама, гладит рукой по плечу, голове, приговаривая над ухом: отец прожил полную жизнь, все-таки войну прошел, многое повидал на свете. Жалеть надо молодых, кто не успел хлебнуть жизни…
Хорошо бы это было