Насторожившийся было Чистик несколько успокоился, расслабился и, пусть не сразу, вновь выложил правую руку на стол.
– А ты, патера, за нос меня, часом, не водишь?
Шелк отрицательно покачал головой.
– Гляди, с такими шутками недалеко и до беды.
– А я вовсе не шучу. Я серьезно.
Чистик, кивнув, поднялся на ноги.
– Тогда ты прав: идем лучше, где поспокойнее. Жаль, жаль, я-то надеялся нынче дельце одно провернуть…
Следуя за ним, Шелк миновал заднюю дверь сумрачного подвала, далее лестница вывела их на простор ночи, загроможденный пирамидами бочек и тюков сена, а после оба, свернув в мощенный утоптанными отбросами проулок, пересекли с полдюжины улиц и подошли к заднему крылечку лачуги вроде заброшенной лавки. Звук их шагов пробудил к жизни неяркий зеленоватый светоч в углу неожиданно длинного помещения, и Шелк сумел разглядеть в полумраке койку со скомканными, изрядно засаленными простынями; ночной горшок; стол, вполне возможно перекочевавший сюда из только что покинутой таверны; пару простых деревянных стульев… и, как ни странно, вполне исправное с виду, работающее стекло, блеснувшее у противоположной стены. Окна по обе стороны от двери на улицу оказались наглухо заколочены, а одно из них украшал дешевый лубочный образ улыбающейся восьмирукой Сциллы, пришпиленный к доскам гвоздиками.
– Здесь ты и живешь? – спросил Шелк.
– Постоянного жилища у меня, патера, нет. Есть уйма берлог, а эта – ближайшая. Присаживайся. Не передумал еще мне исповедоваться?
– Нет, – подтвердил Шелк.
– Тогда придется сначала тебе меня исповедовать, чтоб я не напутал чего. Я-то думал, ты это понимаешь. Ладно… постараюсь ничего не забыть.
– Хорошо, так и сделаем, – кивнув, согласился Шелк.
Чистик немедля, с удивительным для такого дюжего парня проворством, без единого лишнего движения, опустился перед ним на колени.
– Отпусти мне грехи, патера, ибо грешен я перед лицом Паса и прочих богов.
Шелк отвел взгляд в сторону, как можно дальше от грубого, жесткого лица Чистика.
– Поведай мне обо всем, сын мой, и будешь прощен, ибо кладезь его милосердия неисчерпаем, – пробормотал он, как того требовал ритуал, не сводя глаз с улыбающегося лика Сциллы.
– Нынче вечером я убил человека, патера. Ты сам это видел. Звали его Калан. Тригла задумал Кошака продырявить, но тот оглоушил его…
– Битой для игры в кегли, – негромко подсказал Шелк.
– Слово-лилия, патера. Чистейшая правда. Тут-то Калан и полез за иглострелом, но я-то свой держал наготове.
– То есть он намеревался пристрелить Кошака?
– Думаю, да, патера. Он же порой на пару с Триглой работает… вернее сказать, работал.
– Тогда в твоем, Чистик, поступке нет никакого