После смерти Коммода солдаты распоряжались империей как арбитры и господа; после смерти Пертинакса они её продали. Совершённое преступление сделало их робкими: они заперлись в своём лагере, позволив народу и сенату изливать своё негодование или скорбь в горьких, но бессильных жалобах. Сами же они, издеваясь над общественным бедствием, причиной которого были, и думая лишь о том, как обратить его в пользу своей алчности, выставили на стену лагеря тех из своих, у кого был самый громкий голос, чтобы те объявили: империя продаётся тому, кто предложит больше, и кто пообещает им щедрейшие дары.
Среди них находился Флавий Сульпициан, префект города, тесть Пертинакса, до того момента уважаемый сенатор, но в этом случае недостойно себя проявивший. Его зять отправил его в лагерь преторианцев при первых слухах об их мятеже, чтобы попытаться успокоить их. Пока он был в лагере, Пертинакса убили, и Сульпициан не постыдился попытаться завладеть кровавым наследством. Он сделал своё предложение, но вскоре у него появился соперник.
Весть о провозглашении солдат распространилась по городу, вызвав у честных людей ужас. Они считали, что это последняя ступень позора для римского имени – выставить империю Рима на торги, [как вещи, продающиеся на рынке]; и что убийцы любимого и уважаемого императора, вместо того чтобы понести наказание за своё гнусное злодеяние, продают право на престол, словно добычу.
Дидий Юлиан думал иначе. Это был человек знатного происхождения, особенно по материнской линии, поскольку его мать была внучкой знаменитого юриста Сальвия Юлиана, автора Вечного эдикта при Адриане; его отец, Петроний Дидий, происходил из Медиолана [Милана]. Дидий Юлиан воспитывался в доме и под надзором Домиции Луциллы, матери Марка Аврелия. Он последовательно занимал все должности и достиг консульства, которое исполнял вместе с Пертинаксом. Он также сменил его на посту проконсула Африки и занимал другие должности, заслужив некоторую репутацию. Я отмечал, когда представлялся случай, наиболее достойные упоминания его деяния. Жизнь его не обошлась без трудностей. Известно, что он был замешан в обвинении, погубившем его дядю по матери Сальвия Юлиана; однако он вышел из дела с выгодой, так как Коммод, если верить Спартиану, уже пролил столько знатной крови, что пресытился этим и боялся стать слишком ненавистным. Тем не менее Дидий был сослан в Медиолан, откуда родом была его семья – то ли из-за этого дела, то ли по аналогичному поводу; и, согласно Диону, он вполне заслужил изгнание своей беспокойной амбициозностью и жаждой новшеств. Он обладал огромными богатствами и ежедневно приумножал их всеми способами. Дион утверждает, что не раз уличал его в несправедливости на судебных процессах, которые вёл за тех, кого Дидий изводил своими притеснениями. Что касается его нравов, я не вполне уверен, как согласовать совершенно противоположные свидетельства Диона и Геродиана, с одной стороны, и Спартиана – с другой. Первые двое, его современники,