Были истории, где пациент умер сразу во время лечения, или лечение не помогло. Тут я говорила себе, что это тоже не наш случай. Находила, в чем отличие Олесиного случая от только что услышанного: пол, возраст, значение онкомаркера… И, конечно же, отмахивалась.
То есть любая история меня устраивала. Зачем же я их читала и слушала, вникала в диагнозы, наблюдала за лечением, с неподдельным интересом спрашивала о деталях? По большому счету, на чужие истории мне было плевать. Наверное, мне просто казалось, чем сильнее я смогу убедить себя, что Олеся с высокой долей вероятности – кандидат на выздоровление, тем вероятнее для нее окажется само это выздоровление. Мне важно было логическое объяснение всему и вся, хотя я могла бы заниматься чем-то другим. Но, как я уже говорила, ничего не бывает зря. Со временем я могла объяснить любой маме в отделении, зачем ребенку ввели тот или иной препарат, на что нужно обратить внимание, что значит их диагноз и как эту болезнь будут лечить. Осязаемой, измеримой пользы мои советы никому не давали, прогнозы пациентов от этого не улучшались, но родители становились спокойнее. И надо признать, что я делала это для себя – меня саму такое тоже успокаивало. Пока в какой-то момент не надоело.
В тот день, когда мы начали химиотерапию, мальчика Костю с его мамой выписали, и в палату поступили новые пациенты: девочка Катя с бабушкой и Петя с папой (разумеется, это не настоящие имена).
Катя сразу внесла сумбур в наши уже устаканившиеся будни. Она просила у Олеси ее игрушки и требовала поиграть с ней. Олеся была ошарашена Катиной настойчивостью и злилась. Мы тогда принесли из дома подаренную родственниками и моими друзьями большую коллекцию «Щенячьего патруля». И все дети в палате знали, что делиться и играть с кем-то Олеся не намерена, она любит играть одна или со мной. Катя, видевшая Олесю впервые, была, конечно, удивлена и обижена отказом.
Катя при этом была постарше Леси года на полтора. Высокая, худенькая девочка с длиннющими волосами, прибранными в косу, с большими голубыми глазами. У нее не было рака, она наблюдалась у гематолога, и ее анализы постоянно мониторили, а при критических отметках девочку госпитализировали то с мамой, то с бабушкой. Это был ребенок, который с врачами общался чаще, чем с воспитателем детского сада.
* * *
Я часто думала: а что хуже – иметь конкретное раковое заболевание, которое можно излечить за ограниченное время определенным набором медикаментов и вмешательств, или что-то хроническое, что тоже сопряжено с постоянными жизнеугрожающими состояниями, но это можно и нужно непрестанно контролировать, просто называется оно не так страшно и с ним можно теоретически прожить всю жизнь, разве что как на пороховой бочке?
Я до сих