Голодные паузы перед наркозом и после него я строго выдерживала вместе с Олесей. Это было иллюзией, что ей так будет легче. Конечно, есть перед ней было бы издевательством, но вот выйти и выпить стакан воды в коридоре или съесть леденец потихоньку было вполне возможно. Или можно поесть, пока ребенок в операционной. Но я понимаю, почему этого не делала – из-за чувства вины. Ведь она же из-за меня страдает, и раз я такая плохая, то должна страдать, как и она. На наркоз меня не заберут вместо нее, но вот поголодать с ней я могу…
Ох уж это «искупление», намеренный, осознанный вред себе. Намного ли легче было Олесе от моего истощения?..
До палаты я дошла – и не знала, куда себя деть. Я не обращала внимания на то, что говорили вокруг, прислушивалась к шагам в коридоре: не зовут ли меня? Но меня не позвали.
Спустя полтора часа дочь привезли на инвалидной коляске. Так нередко доставляли пациентов – на кушетке или на коляске. Олеся плакала, я переложила ее на кровать. На животе у нее был пластырь, в области ключицы установлен катетер. Ее губы были сухие – частое явление после наркоза, поскольку пациент не пьет и лежит с кислородной маской, которая сушит.
Олеся очень хотела пить и есть, но ей было нельзя до определенного часа, и она плакала и упрашивала меня. Отвлечь ее ничем не получалось, и я снова чувствовала себя плохой матерью, которая не может справиться с ребенком.
* * *
Мне кажется, все ситуации с орущим ребенком и злющим как черт родителем – они как раз про это, про раздражение не на чадо, а на несбывшиеся ожидания от родительства. Ребенок хочет пить, ему нельзя, он расстроен и зол. Для неокрепшей психики столько эмоций – это чересчур, вот он ими и фонтанирует, как я себе это объясняла. Но я в таких случаях не сидела безучастно в состоянии дзен. Тогда еще нет. Я приводила доводы, пыталась успокоить, отвлечь, ругаться. Пока не поняла, что если не можешь ничего с этим сделать – не делай. И тогда я успокоилась, а следом – и Олеся.
* * *
Зашла Оксана Петровна, осмотрела и послушала Олесю.
– Результаты КТ уже известны? – спросила я.
– Да. Я их не помню точно, но целая доля есть, легкие чистые, – сказала Оксана Петровна.
Как я тогда обрадовалась, просто не передать. Я как будто из этого дна, из этой пропасти вылезла наружу. Первое, что я почувствовала, – сильный голод. И я наконец-то стала есть вместе с Олесей – и мне было так вкусно, как не было со 2 ноября. А еще я начала слышать разговоры соседей и даже участвовать в них.
Нам предстояло еще дождаться биопсию для уточнения диагноза, но мне уже хотелось двигаться, разговаривать.