И тогда я посмотрел вниз. Мое внимание привлекла отнюдь не толпа коленопреклонённых умертвиев подле уродливой скульптуры, а еле заметная глазу тень, мелькнувшая у подножия – тень палача с его неизменным орудием. «Только не это!» – яснее ясного высветила разум внезапно вспыхнувшая мысль, разбередила в памяти чувств многократные повторения одного и того же события, когда я погибал от рук палача.
Та же мысль заставила переключить взор к полутёмной стене, нише со встроенным сосудом. К сосуду были присоединены приспособления наподобие рогов, ветвящихся вниз до самого основания скульптуры и дальше, на неизведанную глубину.
Но теперь я ведал, куда и для чего ведут эти похожие на рога трубки, как ведал и то, какие воды несут эти рукотворные реки. Нет, не скудные подачки далёкого солнца питают бескрайние поля алых цветов, а моя собственная кровь ритуально жертвенного и каждый раз воскрешаемого жрецом Сагдой бога проливается в сосуд и, стекая через рог, уходит в землю, насыщая живой анимой засеянные умертвиями поля. Каждый раз. Но не в этот! Мой разбуженный дух отчаянно противился насилию. Ум лихорадочно метался в поисках спасения, пока я с деланым смирением стоял на вершине внутри химеры, а два рыцаря позёвывали у меня за спиной.
Очередная казнь, бесславная, тайная, неумолимо приближалась со скрежетом ржавчины, стираемой со ступеней башмаками палача. Примагниченный взглядом к противоположной стене, в её корявых зарубках виделась вся моя незавидная жизнь, коей выпало обрываться вновь и вновь без смысла, по глупости, с чувством вины и стыда перед самим собою прежним, снося вновь и вновь удар за ударом… и так без конца.
Нить отчаяния выудила из памяти отчаяние иное, прошлое, когда во власти безумия я точно так же буравил глазами стену, битый могучим стражем, рыцарем и кузнецом Ланселем Грэкхом. Так ясно предстала пред мысленным взором та стена и рамка, которую я кровью вывел на ней, что стена, на которую я глядел теперь, вдруг почудилась мне точным повторением той, памятной с раскрытыми навстречу солнцу лепестками сияющего лотоса, начертанного кровью безумного художника в кузнице Ланселя Грэкха, Главного стража Пангеи.
Узнав стену, я будто проникся тем своим прежним безумием и, невзирая на близость шагов палача, уверенно двинулся к стене, порывисто, второпях принялся стирать рукавом налёт грязи и пыли. За наслоениями проступали крапинки – выцветшие вкрапления складывались в квадрат и, не пьяный, не в бреду, я мог поклясться: следы, проявившиеся на серой стене, были следами рамки, нарисованной самолично мной в старой кузнице.
С тройным усердием я стирал ладони о шершавую стену, с каждым новым сантиметром