– Французский – язык моей матери, конечно, я знаю, – отвечал цыган, и напомнил: – Но и поручик ведь знает его. Он читал французскую книгу.
– Ходил с нею, но не читал, – ядовито усмехнулся князь и ударил хлыстом по гобеленовой спинке дивана. – Изволь орать, я же тебя ударил.
Мора издал поистине кошачий вопль и для верности пнул ногой банкетку.
И спросил вполголоса:
– Вашей светлости снова нужен почтовый голубь?
– Угадал, – хлыст ещё раз прошёлся по дивану. – Мне уже мерещатся призраки…
Он тоже не узнал ни коня, ни всадника. Чудная вещь – гуттаперчевый нос!
Мора крякнул пожалобней после очередного удара и спросил:
– Условия те же, что и зимой? – и посулил вкрадчиво: – А ведь за розовую бусину я мог бы привезти вам и целого графа, как у нас говорят, в натуре…
Князь поднял брови и уставился на Мору.
– Как так можно? Он же под арестом, как я!
Искуситель Мора подошёл ближе, нарочно уронив стул, и нежно прошептал:
– Он не как вы. Один, без семьи, охраняют его кое-как… Помрёт старый граф, а выедет из Соликамска под покровом ночи мещанин Попов или Сидоров. Документы разные сделать можно…
– Тебе-то зачем?
Старик пронзительно взглянул на Мору, и тот понял, что чрезмерное рвение выдало его интерес.
– Может, я в ученики к нему мечтаю попроситься? – выпалил Мора и, вспомнив о поручике, истошно завопил, а затем продолжил страстным шёпотом: – За такие знания стоит и ноги мыть, и воду пить. Мон Вуазен, Тофана – все мертвы, никто во всей Европе более секрета того не помнит…
Хлыст вновь обрушился на спинку многострадального дивана.
– Ты с именами-то потише, наш цербер может их и знать, – напомнил старик. – Пока что просто отвези письмо и посмотри, что там и как.
– Сам не смогу – поручик глаз с меня не сводит, как бы не выследил, мерзавец. Гонец мой поедет, он всё разведает и мне передаст, он парень толковый, – поразмыслив, пообещал Мора, хоть и не терпелось самому ехать, но так уж выходило безопаснее. – А то ваш цербер всё мечтает под кнут меня подвести. Я дам вам знать, ваша светлость, как гонец приедет…
Мора вскочил на подоконник, сиганул в сад и был таков.
Князь театрально разразился тирадой многоступенчатых немецких ругательств, вовсе неподобающих пожилому почтенному человеку, и на пороге возник цербер – кудрявый, ощеренный, как злой пудель.
– Сбежал? Я прикажу его схватить!
– Брось, Булгаков, я уже отвёл душу. Пусть побегает, подлец, – умиротворённо отвечал старый князь. – Давай вернёмся опять к Оловяшниковым, в карты сыграем. Ты давно не выигрывал – садись с нами третьим, и обещаю, что звезда удачи загорится и для тебя.
Поручик не решился спросить, не получал ли его светлость прежде, на заре карьеры, по лбу канделябром?
Была уже ночь, когда Мора явился на порог Матрёниного номера – как говорится, а-ля натюрель, почти без краски, в одежде псаря,