Я даже не знала, что такое дирижабль. Но все равно мне стало весело оттого, как Мита легко и просто со мной общалась. Она дразнила меня словами, но во всем остальном она выражала дружелюбие.
– Ну что же. Не будем терять время. Начнем заниматься, – сказала Мита и, взяв за спинку стул, ловким движением руки вытащила его из-за письменного стола и поставила на середину комнаты.
– Мы начнем с разогрева, – деловито сказала Мита. – Я покажу тебе, что нужно делать, и ты будешь разогреваться самостоятельно. Так что до моего прихода ты уже должна быть разогретая, чтобы нам на это не терять время. Хорошо? Выпрями, пожалуйста, спину и больше никогда ее не сгибай. Никогда – это значит… – Она поморщила лоб, будто ища правильное выражение, и выдала: – Это значит нужно жить с ровной спиной и умереть так же.
Мы приступили к нашим занятиям 9 июня 1996 года. Мита использовала спинку стула как хореографический станок. Другого приспособления у нас не было. Вместо музыки я слышал ее голос. Она звонко хлопала в ладоши, отбивая ритм, напевая незнакомые мне мелодии. Попеременно она вставляла фразы типа: «Ручки мягко в сторону. Макушкой тянемся вверх. Не распускай живот. Куда на большие пальцы завалилась! Ну ты, древесный огрызок, хватит хныкать! Не морщи лицо, не делай вид, что тебе больно. Не смотри на меня так жалобно, не поможет. Чего сидим? Что значит устала? Плевать! Быстро поднимайся».
Мы с Митой всегда встречались в одно и то же время. Но до того как мама заходила в мою комнату, чтобы поцеловать меня перед уходом, я успевала разогреть стопы, потянуться ноги, постоять на мостике. Но едва заслышав мамины шаги, я тут же бросалась в кровать, натягивала тонкое одеяло до самого носа и отверчивалась к стене. Стоило ей только дважды щелкнуть ключом в замочной скважине, как я тут же вскакивала и быстрее пули отпирала окно. Мита никогда не опаздывала, и наши занятия всегда начинались и заканчивались в одно и то же время. Она всегда приходила ко мне в одном и том же наряде: в том самом, в котором я ее увидела в первый раз. Мы занимались целых два часа, и в первые дни мне казалось, что эти два часа тянулись лет так сто. Помню, как после первого занятия под вечер я ходила по дому, как подбитая птица. Больно было переставлять ноги, поднимать руки, держать голову. Сложно было даже слово выговорить. К счастью, мама меня в тот день ни о каком одолжении не просила, так что мне удалось скрыть от нее явные следы своих тайных тренировок.
Время шло, и я стала привыкать к нагрузкам, и то, что раньше казалось мне невыносимо сложным и нестерпимо болезненным, стало теперь моей постоянной потребностью. Даже в течение дня, находясь в своей комнате, я растягивала ноги, тянула стопы, беззвучно прыгала, приседала, взмахивала ногами, вращалась. При этом все время деловито повторяя за Митой красивые названия типа: «батман тандю жете», «деми плие», «гарнд плие», «гранд батман». Мелко переставляя ноги, ритмично чеканила: «па-де-буре».
До обеда мама меня не трогала, а после