Дни эти были для меня самыми тяжелыми и мучительными. Папа всегда улыбался и делал вид, что ему не больно. Но я видела, что с каждым днем его голова все больше обрастет клешнями и щупальцами. Когда они начинали шевелиться и сдавливать папины виски, папа начинал дергаться в страшных конвульсиях, широко раскрыв глаза, вытянув шею. Руки и ноги мелко и часто тряслись, щеки и веки поддергивались, на губах выступали белые пузыри. Страшная судорога сковывала все его тело, и я как будто слышала звук электрического тока, который проходит по всем его мышцам.
«Эпилептические припадки, – говорил доктор. – Опухоль давит на его мозг».
В такие секунды, когда я видела невидимую сторону его мучений, казалось, что еще немного, и я впаду в истерику. Но папа всегда держал меня за руку и успокаивал. Нередко рядом с нами был еще и Мартин. Да, теперь мы виделись не только в школе. Но даже в больнице у папиной койки, я не желала видеть его. Мне не хотелось, чтобы папа с ним общался больше чем со мной. Этого и не было. Мартин просто сидел рядом и молчал. Изредка он мог положить свою голову на его грудь и уснуть. Тогда я осторожно, чтобы не разбудить папу, выталкивала его голову и занимала всю папину грудь сама. Приходилось отвоевывать свое место. Мартин вел себя иначе. Он не дразнил и не обзывал меня. Вообще он всегда выглядел старше, чем он есть на самом деле, а рядом с больным папой он был совсем как взрослый.
Мама и тетя Оксана сидели вместе либо в коридоре, либо в палате. Когда тетя Оксана помогала папе переодеть пижаму, мама в этот момент качала на руках двойняшек. Мама не подходила к папе слишком часто. А когда папу нужно было покормить или помочь что-либо сделать, то она звала тетю Оксану.
Как-то раз я проснулась от нависшей тишины в палате. Я посмотрела в окно. Кружил снег, и на улице воцарилось небывалая безмятежность. Мартин, склонив голову, опять уснул на груди у папы. Мне хотелось его оттолкнуть, но я не хотела нарушать благоговейную тишину. Я сползла с кровати и бесшумно побрела к двери. Щелкнула дверная ручка, и яркий свет от люминесцентных ламп заполз в утопающую в полумраке палату. В коридоре было так же тихо. На дворе стояла снежная зимняя ночь. Рядом с порогом на кушетке сидя дремала мама, а на ее коленях покоилась голова тети Оксаны.
Тело тети Оксаны, некогда пышное и упругое, теперь выглядело исхудавшим, измотанным. Казалось, еще немного – и она вовсе исчезнет. На ее осунувшихся бледных щеках застыла печать горя, уголки глаз опустились, проступили глубокие морщины, а на скулах