– Тебе пора идти, если хочешь вернуться до ночи.
Вздрогнула, подняла испуганные глаза.
– Тебе пора идти, – повторил он громче. – Если хочешь, ты можешь оставить сына – я позабочусь о его погребении. Тебе не нужно беспокоиться.
Испуганно завертела головой – сын должен быть похоронен рядом с её матерью, кто-то должен приглядывать за ребёнком на небесах. Но тут же кивнула:
– Я пойду.
– Тебе было бы легче идти одной.
Марион поспешно поднялась.
– Выпей вина перед дорогой, подкрепись.
Снова покачала головой.
Солнце ещё не краснело, но лучи придавали воздуху медный оттенок. Сверху прекрасен был послеполуденный мир – водопады срывались с гор, деревья вытягивались к небу, озеро поблёскивало в долине. Святой отец провожал Марион взглядом. Она шла неуверенно, спотыкалась. «Спускаться с горы легче, чем подниматься», – думал он.
В который раз спросил себя священник, не грешит ли он, совершая обряд крещения над мёртвыми. И ещё: бесспорно, велико могущество Богородицы, но неужели все эти женщины на самом деле думают, будто мёртвое дитя может стать живым? Фигурка удалялась. …Так поступали до него в этой церкви, так будут поступать после него, и если это грех – что делать, придётся гореть в аду.
Богородица не провожала Марион взглядом.
Первые шаги были трудными. За то время, что Марион провела в церкви, стало жарко. Вернулась вся тяжесть. И скучный страх – ей не хотелось возвращаться в дом мужа, в комнату, где случилось ужасное, на ту кровать. Лучше заблудиться среди скал, оступиться, сорваться. Нет-нет-нет, разве можно отказать маленькому Джаке в христианском погребении, разве не за этим ходила она к Богородице? И жара отступала – ей становилось прохладнее, ей становилось холодно, несмотря на медную тарелку солнца, направившую в неё лучи.
В дом мужа вернулась затемно, скованная невидимым льдом. Вошла. Было так же темно и пусто, как перед рассветом. Кровать стояла убранной – не было следов вчерашнего. Пустая колыбель рядом с кроватью. Марион не стала класть свёрток в колыбель, а положила рядом с собой. Захотела убрать волосы со лба – но рука не послушалась, лишь вздрогнула. Лёд уходил, от живота к груди поднимался огонь. Медное солнце догнало. Жарко. Жар.
Горячка, поняла она, родильная горячка унесёт её. Это к лучшему – будут у Джаке и мама, и бабушка на небесах, и будет он играть с другими детьми, а она – наблюдать, сидя под оливой, и вести долгие беседы со своей матушкой. Вечером же будет ложиться на облако и обнимать сына.
Марион обняла свёрток. Ей стало так хорошо – лежать с первенцем, качаясь на облаке, высоко-высоко. Рядом с Богородицей.
Марион проснулась поздно – не помнила, чтобы когда-то в жизни так поздно просыпалась. Поднявшееся солнце светило в окно. Болели пальцы ног и пятки,