Напоминала. Марион всё вспомнила. Как первый день кричала, второй плакала, а повитуха всё шептала и шептала непонятное, вливала сквозь сжатые зубы настойки и отвары. Отбивалась из последних сил, разлила на пол вино, слышала, что плохая примета. Свекровь ходила вокруг с белым полотном, бормотала, вздыхала. На третий день Марион не сразу поняла, что родился ребёнок, лишь заметила, что повитуха отступила. Стало странно тихо, потому что Марион перестала кричать и плакать. Прислушивалась, но не могла разобрать слов – все бормотали, плескалась вода. О ней забыли. «Мальчик?» – спросила. Долго-долго никто не отвечал. Только позже из тишины донеслось: «Был бы мальчик». Злой шёпот свекрови: «Придушила…» И тут же на неё накинулась повитуха, стала давить, нужно было делать что-то ещё, а Марион лишь кричала. Потом тёмный сон. Проснулась в тишине. Не было никого, кроме неподвижного сына в колыбели.
Вышла на рассвете. Никто в доме не слышал.
И теперь надо спешить. Только как бы встать, не откладывая свёртка – класть на землю больше не хотела. Грудь изнутри закололо, словно тонкими щекочущими иголочками, и наполнило тяжестью. Марион застыла, прислушиваясь к себе, и тут же вскочила, не выпуская свёртка из рук. Она взяла его утром завёрнутым – и не открывала. Не видела личика.
Потянуло нехорошим запахом, как от несвежей еды, но это от неё самой – так решила. Шаги помогали не думать о тёмной комнате с кроватью – здесь, на воле, много света и надежды. Под правым соском расползалось мокрое пятно. В следующий раз остановилась уже у высеченных в скале ступеней – это был путь к Богородице.
Дальше – немного. Идти недалеко. Долго, но не далеко. Вскоре Марион могла смотреть сверху, с горных выступов, на долину, и удивлялась – как она теперь высоко.
У входа в церковь сидела нищенка. Марион кивнула ей – дать было нечего, у самой не было ничего, кроме свёртка. Зайдя из ясного дня в сумрак церкви, поёжилась, но из глубины, от алтаря, улыбнулась сквозь огонь свечей Богородица. Богородица качала светящегося сына, и Марион улыбнулась в ответ, и начала качать своего. «Вот теперь всё наладится», – подумала с облегчением, присаживаясь на скамью, и осторожно отвела ткань с лица своего первенца. Личико крохотное, голубоватое, бровки чёрные, губки синие. В испуге прикрыла, но Богородица так ласково напевала, качая сына, что Марион ещё сильнее испугалась – теперь своего неверия. Просто он был измучен двухдневным путём в мир, к тому же он был голоден, её мальчик. Освободила правую грудь, повернула к ней мёртвого младенца и посмотрела на Богородицу.
…Марион улыбнулась. Что за смешное чувство – как рыбка присосалась. Медленно, со страхом опускала глаза. Вот реснички сыночка, вот тени от них – вздрагивают в такт глоточкам,