Я вопросительно посмотрел на Домбровского.
– Иди за нею. Мы поговорим позже, – шепнул он, опускаясь на траву.– Но, смотри, ни слова Ире о том, что я писал тебе! Это очень важно.
9
Едва заметно пожав плечами, я направился по тому направлению, куда скрылась молодая девушка, размышляя: что тут делается? Где зарыта собака? Сережа не производит впечатления психически-ненормального человека. Он болен, это вне сомнения, но скорее физически. Для меня было ясно, что у Домбровского – острое малокровие и, судя по быстроте его развития, опасное.
За поворотом дорожки я нашел Ирину. Она стояла, нетерпеливо ощипывая какую-то веточку и всем своим видом выражая удивление, смешанное с тревогой. При моем появлении лицо ее моментально прояснилось.
– Вы скорее бегать не умеете? – с задорной улыбкой спросила девушка.
– Это после такого-то завтрака? Помилуйте! – шутливо ответил я. Мы пошли рядом.
– Уж не хотите ли вы, как папа, поспать часок другой? – продолжала подшучивать надо мной она. – В ваши то годы… Ай-ай! И не стыдно вам?
– Ничуть, – рассмеялся я.– Некоторое время мы вели разговор в том же тоне, потом Ирина спросила:
– Ну, как вам нравится наш сад?
– Очень нравится, – искренно ответил я. —Воображаю, какаЯ здесь прелесть весной, когда все это цветет и распускается!..
Действительно, сад, или вернее сады у Аратынских очень хороши. Подле дома разбит цветник, разнообразные клумбы пестреют и благоухают все лето массой всевозможных цветов. Тут же в изобилии растут сирень, жасмин, акация, липа. Дальше преобладают березы, дубы. Клены и тому подобные деревья.
Сад громадный и обступает, как я уже упоминал, дом с трех сторон, причем одной из них граничит с чистым двором во всю его ширину. Малинник находится в конце его, а за ним раскинулся чуть ли не на три десятины второй, фруктовый, в одном месте соприкасающийся с черным двором.
Не знаю, как теперь, а тогда они содержались в образцовом порядке, особенно плодовый, как доходная статья. Там деревья, обмазанные желтой глиной до половины ствола желтой глиной, стояли правильными рядами. Вдоль дорожек росли кусты крыжовника и смородины всех сортов. Ягоды давно уже были сняты, но яблоки, груши и сливы, по большей части еще не дозрелые, гнули ветви к земле.
В центре стоял крытый прошлогодней соломой шалаш, в котором жил сторож. Его должность была синекурой, как сообщила мне Ирина, потому, что у крестьян есть свои сады и воровать здесь некому.
Сидя у порога, старик строгал какой-то деревянный обрубок. Заметив наше приближение, он встал и, моргая красноватыми, слезящимися глазами, низко поклонился.
Этот сторож в рубахе и штанах из небеленного крестьянского полотна, босой, весь обросший седыми, с желтизной, волосами (они росли у него пучками даже из ноздрей и ушей), с изрытым морщинами лицом, сгорбленный от тяжести лет,